Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Хорошо. Я так рада всех вас видеть! Господи, у тебя руки совсем ледяные!

— Все собрались?

— Мы ждали только вас.

В гостиной горел камин. Саша расцеловался с Валентиной, Верой и детьми и протянул ладони к огню.

— Мог бы переодеться! Что за идея — явиться на Седер в форме! — недовольно произнес Игорь.

— Не успел заехать домой… Мог бы сначала поздороваться!

Саша снял френч и отдал его Игорю:

— Держи, только будь осторожен. Надеюсь, руки у тебя чистые? Не дай бог помнешь или пятно поставишь.

Игорь не улыбнулся в ответ на шутку и повернулся, чтобы уйти, но Саша удержал его, притянул к себе и прошептал на ухо:

— Нам нужно поговорить наедине. Это очень важно.

Надежда обнесла всех ватрушкой, Саша взял кусок, попробовал, восхищенно причмокнул и сказал:

— Потрясающе вкусно! Тесто легкое, воздушное. Ты бы взяла у Нади рецепт, Анна.

— Трудней всего сейчас найти творог, — откликнулась Надежда.

— И как прикажете строить новый мир, если граждане только и делают, что ноют и жалуются? Многим живется куда труднее, чем вам, — заметил Саша.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы я жаловалась или протестовала? На прошлой неделе я отработала в больнице семьдесят пять часов, Игорь еще больше. В ужасающих условиях. И без доплаты за сверхурочные. Сегодня первый вечер за месяц, который мы проводим вместе. Да, люди жалуются на нехватку продуктов, но это не значит, что они против коммунизма. Просто никто не понимает, что происходит. Нигде ничего нельзя купить. Граждане часами стоят в очередях. До революции даже бедняки могли купить в магазине творог. Сегодня его не купить ни за какие деньги. Люди устали, Саша.

— Проблемы со снабжением существуют. Правительство принимает меры. Мы справимся.

— Давайте садиться, а то дети совсем измучились, — прервала неудобный разговор Ирина.

Надежда, Петр и Людмила принесли накрытую вышитым полотенцем мацу, выложили ее на блюдо и поставили на стол рядом с миской с крутыми яйцами, салатниками со стеблями сельдерея и черной редькой, харосет[194]и жареную телятину на косточке. В центре стояла чаша с водой, в которую Надежда добавила соли.[195]Все расселись по местам, но три стула остались пустыми.

— Сколько нас сегодня будет? — спросил Саша, кинув взгляд на приборы.

— Недосчитаемся двоих, — ответил Игорь.

— Я думал, бедняку достаточно одного места?[196]

— В прошлом году с нами были Борис и Лев.

— Они сейчас там, где должны быть, — мгновенно отреагировал Саша. — Их освободят, если окажется, что они чисты.

— Давайте прочтем молитву, — прервала неприятный разговор Ирина.

— Нужно убрать эти тарелки.

— Но почему, Саша? Я поставила их для Бориса и Льва! Ты ведь знаешь, так полагается, чтобы они к нам вернулись. Вряд ли мальчикам позволят праздновать Седер там, где они оказались.

— Уж и не знаю, упрямство это или глупость! Собираться сегодня вечером за этим столом противозаконно! Эти средневековые обычаи под запретом! Маца под запретом! А вы к тому же сочувствуете осужденным контрреволюционерам!

— Может, скажешь, за что их арестовали? — спросил Игорь. — Педиатра и преподавателя музыки! Какие такие ужасные преступления они совершили? А сотни других, сгинувших ни за грош?

— Я рискую собственной шкурой и жизнью жены, чтобы поужинать в семейном кругу с припадочными религиозными фанатиками, но не собираюсь выслушивать твои нравоучения!

— Зачем ты нас оскорбляешь, Саша? Я знаю, чем ты занимаешься в министерстве, гордиться тут нечем.

— Я работаю на благо родины и ради победы мировой революции!

— Умоляю вас, дети, не ссорьтесь, давайте прочтем молитву! — дрожащим голосом произнесла Ирина.

— Убери тарелки, мама.

— Ты сошел с ума!

— Борис дал признательные показания. Его осудили!

— Не верю! — закричал Игорь. — Борис врач! Он лечил людей.

— Борис виновен. Как и Лев!

— Убирайся из моего дома немедленно! — приказала Ирина. — Я стыжусь, что у меня такой сын! Вон! Я больше не хочу тебя видеть — никогда! Уходите!

Саша встал, кивнул Анне, помог ей одеться, накинул шинель, и они вышли, не сказав больше ни слова и не оглянувшись на прощание.

— А теперь прочтем Хаггаду[197]и помолимся за нашу семью, — спокойно предложила Ирина.

У больницы Тарновского была дурная слава. В венерологическом отделении принудительно лечили проституток, по ночам милиция доставляла сюда бездомных, впавших в детство стариков и пьяниц, подобранных на ленинградских улицах, а в огромном морге по пять-шесть месяцев лежали невостребованные покойники. Деревянные корпуса были построены в тридцатые годы, в палатах гуляли сквозняки, температура не поднималась выше пятнадцати градусов. О больнице рассказывали всякие ужасы, но смертность здесь была не выше, чем в остальных больницах города. На территории находился один новый корпус, прозванный в народе Дворцом: трехэтажное бетонное здание с решетками на окнах внешне очень напоминало тюрьму. Здесь в отдельных палатах с центральным отоплением лежали высокопоставленные сановники и их родственники. Еду для «знатных» пациентов готовили на отдельной кухне. Врачи, обслуживавшие партийных функционеров, имели немалые преимущества перед коллегами, в том числе всегда ели досыта. Закончив институт, Игорь Маркиш решил учиться дальше, чтобы стать кардиологом. Война нарушила эти планы, но специалистов не хватало, и его приписали к Дворцу.

* * *

Арест профессора Этингера[198]потряс коллектив больницы. Четыре сотрудника МВД в форме арестовали его у дверей операционной и увезли, не позволив переодеться. Семья уже неделю не имела о нем никаких известий. Главврач больницы Лариса Горликова позвонила в министерство и получила худший из всех возможных ответов: