Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт

Наступил июнь, а с ним и череда семейных дней рождения. Первым, 6 июня, был день рождения Александры, которой исполнилось сорок шесть. Этот день прошел совершенно без всяких празднований: Николай лежал в постели, у него был болезненный приступ геморроя. Алексей также провел почти весь день в доме, несмотря на то что погода была славная[1555]. Затем, 11 июня, был день рождения Татьяны, очень скромный для такого значительного этапа в ее жизни — ей исполнился двадцать один год. Единственным сюрпризом стало угощение — фруктовый компот, который приготовил на обед Харитонов. Никаких подарков, конечно, не было. Татьяна провела весь день, читая матери выдержки из ее любимой книги «Полный круг кратких поучений, составленных на каждый день года» православного священника, протоиерея Григория Дьяченко[1556]. Позже она играла в карты с Алексеем и читала ему, а перед сном занималась новым для себя, хоть и прозаическим делом: стирала с сестрами носовые платки[1557]. Анне Демидовой сейчас приходилось трудно: она должна была в одиночку справляться со стиркой одежды для всей семьи (постельное белье по‑прежнему отдавали в прачечную), и сестры с радостью вызвались помогать ей в этом. Кроме того, они штопали для всех изношенные носки, чулки и нижнее белье[1558].

Семнадцатый день рождения Анастасии — 18 июня — был очень жарким днем, и опять не было никаких празднований. Девушки в этот день осваивали с Харитоновым еще одно мастерство: как месить, раскатывать и печь хлеб[1559]. Вскоре они стали все больше и больше помогать ему на кухне, пытаясь развеять неизбывную скуку их существования. В доме было невыносимо душно, и даже Александра предпочитала бывать на воздухе, когда позволяло здоровье. Вечера теперь были заполнены нескончаемой игрой в безик, одна партия за другой, и перечитыванием тех немногих книг, которые им оставили. Пожалуй, Татьяна выполняла львиную долю ухода за матерью и Алексеем; ее медсестринские навыки оказались также востребованы, когда у доктора Боткина случился тяжелый приступ почечных колик, и она сделала ему укол морфина из драгоценного запаса, который оставался у семьи[1560]. Ольга была теперь ужасно худой и бледной, в Екатеринбурге она становилась все более замкнутой и угрюмой. Один из охранников, Алексей Кабанов, вспоминал, что она была очевидно несчастна, почти не разговаривала и была «необщительна с другими членами своей семьи, кроме отца», с которым она всегда ходила под руку во время прогулок в саду[1561]. Но она проводила там не так много времени, как другие три сестры.

Все они казались Кабанову гораздо более веселыми и жизнерадостными, часто они вдруг запевали народные песни, когда гуляли с собаками. Мария, такая сильная и стойкая, по‑прежнему выглядела пухленькой и непринужденной, воплощение «возвышенной стыдливости страдания», как сказал один охранник, припомнив строки из стихотворения Тютчева[1562]. Сначала, как и в Тобольске, младшие сестры с увлечением общались со своими тюремщиками, расспрашивали их о жизни и об их семьях и показывали им свои фотоальбомы. Им было здесь ужасно скучно, девочки говорили им: «Нам было гораздо лучше в Тобольске»[1563]. Однако прибытие нового, очень придирчивого и сурового коменданта, Якова Юровского, поставило крест на подобном панибратстве.

В день девятнадцатилетия Марии 27 июня погода была поистине «тропический», как записал Николай[1564]. Четырьмя днями раньше семью порадовали, разрешив им «великое благословение настоящей обедницы и вечерни». У них дома провели службу приглашенные для этого священник и диакон, предыдущая служба была второго июня[1565]. Они оказались среди тех немногих, кому довелось видеть царскую семью в новых, бедственных обстоятельствах. Те же, кто пытался извне заглянуть к ним, могли лишь догадываться, что семья бывшего русского императора должна была выносить, оказавшись в руках наводящих страх тюремщиков‑большевиков.

* * *

В последние восемь недель содержания под арестом семьи Романовых многие любопытные, безрассудные и даже родственники из российской императорской семьи, такие, как бесстрашная княгиня Елена, приходили по Вознесенскому проспекту к Ипатьевскому дому, чтобы попытаться мельком увидеть их. Но никого из них не пропустили, кроме доктора Деревенко, который приехал в Екатеринбург и остановился в городе. Ему было разрешено прийти, чтобы провести осмотр и лечение Алексея и наложить гипс на его распухшие колени.

Местные дети были гораздо более предприимчивы. Они часто подходили и пытались заглянуть сквозь заборы, окружавшие дом. Как‑то в один прекрасный солнечный день, вскоре после того как семью перевезли в Екатеринбург, девятилетний Анатолий Портнов, выйдя из расположенного напротив Вознесенского собора после утренней службы, перебежал через дорогу, чтобы взглянуть на них. Он нашел щелку в заборе и заглянул в нее. И, как он утверждал позже, увидел стоящего прямо перед ним императора Николая, который «прогуливался по двору». Но вскоре к мальчику бросился часовой, «бесцеремонно схватил его за куртку и велел ему идти своей дорогой»[1566].

Владимир и Дмитрий Сторожевы, сыновья священника Екатерининского собора, были более настойчивы. Их дом был рядом с Ипатьевским, и им удалось пообщаться «с помощью жестов и поговорить через забор с девушками из императорской семьи»[1567]. Одиннадцатилетний Владимир любил запускать воздушного змея с крыши своего дома, и с этой выгодной позиции он часто «видел, как царские дети играют в Ипатьевском {так в оригинале} дворе и как сам царь выходил раз в день и колол дрова примерно около часа»[1568]. Но семья Сторожевых боялась красногвардейцев, которые охраняли Романовых, часто выходили и бесцеремонно обыскивали близлежащие дома и без всяких объяснений арестовывали тех, кого считали необходимым. Отец семьи Сторожевых велел всем домочадцам спать в одной комнате неподалеку от двери, «так что если кто придет и начнет стрелять, мы будем все вместе»[1569].