Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт

Именно отцу Ивану Сторожеву довелось быть одним из последних людей извне, видевших императорскую семью живыми, на службе, которую он провел в воскресенье, 14 июля у них в доме в 10:30. Охранники из Ипатьевского дома рано утром постучали в его дверь. Отец Сторожев подумал, что они пришли за ним, однако они хотели, чтобы он пошел провести службу для царской семьи. «Строго придерживаться того, что говорится в тексте службы, — предупредили они. — Мы теперь в Бога не верим, но помним, что такое служба. Так что ничего, кроме службы. Не пытайся передать что‑нибудь, иначе расстреляем»[1570].

Поднявшись по лестнице мимо молодых охранников, настороженно державших винтовки, Сторожев обнаружил, что семья уже собралась в гостиной. Стол для службы был специально подготовлен Александрой, на нем стояла их любимая икона Пресвятой Богородицы. Девочки были одеты просто: в черные юбки и белые блузки, их волосы, как он заметил, уже порядком подросли с тех пор, как он их видел во время предыдущей службы 2 июня, и теперь были им до плеч.

Во время службы Сторожеву показалось, что вся семья была очень подавлена: в них чувствовалась страшная усталость. Это была разительная перемена по сравнению с прошлым разом, когда они все были воодушевлены и истово молились[1571]. Он ушел от них, до глубины души потрясенный тем, что увидел. Все Романовы упали на колени, что было необычно, когда диакон Буимиров пропел, а не прочитал «Со святыми упокой» — русскую православную молитву за усопших[1572]. Казалось, что она принесла им большое духовное утешение, отметил он, хотя на этот раз они не подпевали ответно на литургии, что они, как правило, всегда делали[1573]. В конце службы они все подошли поцеловать крест, а Николай и Александра причастились. Когда Сторожев проходил мимо них к выходу, девушки тихонько шепотом поблагодарили его. «По тому, как они вели себя, я понял, — вспоминал позже отец Сторожев, — что что‑то угрожающее и страшное вот‑вот случится с императорской семьей»[1574].

Но на следующий день семья, по‑видимому, вновь обрела душевное равновесие, когда утром к ним пришли мыть полы четыре женщины, отправленные организацией с громким названием «Союз профессиональных домработниц». Возможно, само по себе присутствие этих женщин, простых людей из внешнего мира, оживило их настроение. Романовы выглядели спокойными, они собрались в гостиной и улыбались этим женщинам, когда те вошли. Разговаривать им было строго запрещено, но и просто по взглядам и улыбкам, которыми они обменялись, женщинам стало ясно, что четыре сестры были бы просто счастливы помочь им передвинуть кровати в своей комнате. Они бы и полы помогли им мыть, если бы было можно. Одна из женщин, Евдокия Семенова, вспоминала их приятное, дружеское обращение, а также то, что «каждый их нежный взгляд был уже как подарок»[1575]. Хоть Юровский и приказал, чтобы дверь в их комнату все время была открыта, девушки ухитрились вполголоса поговорить с пришедшими работницами, пока те занимались своим делом, а когда он повернулся ко всем спиной, Анастасия с присущей ей непочтительностью еще и показала ему нос. Девушки рассказали этим женщинам, как они скучают по какой угодно физической работе. Правда, у Ольги сейчас стало плохо со здоровьем, и многое ей было не под силу. А Мария была, как всегда, полна энергии. «Мы бы с огромным удовольствием выполняли самую тяжелую работу, мыть посуду — слишком мало для нас», — говорили они[1576]. Женщин очень тронуло, с каким спокойствием девушки принимают все то, что происходит, и сказали им, что надеются, что их страдания вскоре прекратятся. Сестры поблагодарили женщин. Да, сказали они, у них все еще есть надежда, и их добрые глаза сияли оживлением.

Женщины закончили свою работу около обеда. После того как они ушли, семья снова погрузилась в свой привычный, спокойный распорядок жизни с чтением, игрой в карты, прогулками все по тому же маленькому, пыльному пятачку сада. Но 17 июля в среду вскоре после полуночи их неожиданно разбудили охранники и приказали одеваться. Им сказали, что их переводят вниз в подвал для их безопасности из‑за беспорядков и обстрела в городе. Семья подчинилась, не задавая никаких вопросов. В строгом порядке один за другим Николай, Александра и их пятеро детей, доктор Боткин и трое их верных слуг Демидова, Трупп и Харитонов спокойно покинули свои комнаты и прошли вниз по деревянной лестнице, пересекли двор и спустились в темный подвал. Когда они шли, не было «ни слез, ни рыданий, ни вопросов»[1577].

Тем же утром, немного позже, как вспоминал молодой Владимир Сторожев, «я был на крыше, запускал воздушного змея, когда отец позвал меня вниз и сказал мне, что их расстреляли. Я помню, это было семнадцатого июля, было очень жарко»[1578].

Несколько недель спустя, 16 августа, одна из последних, полная слов любви, открытка, отправленная Ольгой ее подруге в Киеве на первой неделе Великого поста, как и многие другие, написанные четырьмя сестрами и так не доставленные по назначению, в конце концов вернулась в Петроград со штампом: «Возвращено в связи с обстановкой военного времени»[1579].

Оставшихся семнадцать человек из бывшего царского окружения, которые сопровождали детей в день прибытия в Екатеринбург, оставили сидеть несколько часов в поезде, пока состав маневрировал взад и вперед и, наконец, не остановился. Немного погодя Гиббс и Жильяр увидели, что повара Харитонова, лакея Труппа и поваренка Леонида Седнева высадили с поезда и посадили в дрожки, которые отвезли их к царской семье в Ипатьевский дом. Затем увезли Илью Татищева, Настеньку Гендрикову и Трину Шнейдер: Татищева в Ипатьевский дом, а Трину и Настеньку — в Пермь, как и камердинера Волкова. Здесь их бросили в тюрьму и продержали там до 4 сентября, когда за ними пришли из ЧК, вывезли их вместе с группой других заложников и расстреляли (всех, кроме Волкова). Их тела вскоре (в мае следующего года) были найдены «белыми»[1580].