Мы, утонувшие - Карстен Йенсен

Дрейман снова поднес бинокль к глазам:

— Парень прав! Ежели это пингвин, то изрядно состарившийся и седой.

Он почесал голову под фуражкой:

— Бог знает что это такое.

— У пингвинов белая грудка, — сказал Альгот. Свои знания он почерпнул в Копенгагенском зоопарке.

— Это человек! — воскликнул Кнуд Эрик.

Одни прыжком он перемахнул через борт, со стуком приземлился и кинулся навстречу странному существу, невозмутимо продолжавшему свой тяжелый путь к кораблю. Баер крикнул, чтобы Кнуд Эрик вернулся, но тот не обращал внимания. Он несся со скоростью ветра. Теперь ему стало видно, что человек, которого они поначалу приняли за пингвина, одет в зимнее пальто до пят, полностью закрывающее ноги. Должно быть, на нем было много слоев одежды, поскольку пальто едва сходилось. Рукава торчали в стороны, как два плавника. Голова была обмотана платком, а огромная кепка натянута поверх подбитой мехом «эльсинорской» шапки, так что козырек практически скрывал лицо. Козырек-то они на расстоянии и приняли за клюв.

Кнуд Эрик был уже близко, человек в пальто попытался помахать руками — вверх-вниз — и снова стал похож на пингвина.

И вот они очутились друг напротив друга. Одежда скрывала лицо незнакомца. Он стоял неподвижно, как будто завод кончился и надо снова повернуть ключ. Кнуд Эрик снял с него кепку дрожащей то ли от нетерпения, то ли от страха перед тем, что скрывается за слоями одежды, рукой. Показалось маленькое лицо: щеки впалые, глаза ввалились. Кожа вся в красных прожилках от холода, видны обширные следы обморожения. Подбородок зарос превосходным пухом, не взрослой щетиной, конечно, но вполне уже можно назвать бородой, и борода эта покрыта изморозью, как и все остальное, в чем еще теплится жизнь.

— Кнуд Эрик, — сказало лицо.

— У тебя растет борода.

Глаза Кнуда Эрика наполнились слезами, и он так громко разрыдался, что даже сам удивился.

Вильгельм осторожно улыбнулся потрескавшимися губами. Глаза его закатились, и пингвинообразная фигура повалилась на лед.

Кнуд Эрик услышал, как сзади приближаются Рикард и Альгот. Им наконец-то удалось его догнать.

Сидя в каюте Баера, они смотрели на маленького человечка, лежащего на койке под кучей одеял и пледов. Вильгельм спокойно спал, осунувшееся лицо покоилось на белой подушке. Они ждали, когда он проснется.

Рикард и Альгот побывали на «Анне-Марии». Они нашли лежавших в своих каютах шкипера Эйвинда Хансена и штурмана Петера Эриксена, уроженцев Марсталя. Оба выглядели так, словно погрузились в смертельную спячку. Следов присутствия матросов не обнаружилось, и потому они решили, что всех смыло за борт до того, как корабль вмерз в лед. Шторм очистил палубу от фок- и грот-мачты. Команда попыталась соорудить мачту из деррик-крана, который крепко привязали к останкам фока-мачты. Подо льдом, покрывшим накренившийся корабль, такелаж сплетался с рангоутом и парусами. Остатки груза примерзли к бортам.

Дав отчет, Рикард и Альгот погрузились в молчание. Сидели, ежились, как будто мерзли, хотя в тесной каюте было натоплено.

Они сняли с потерявшего сознание Вильгельма всю одежду. Насчитали четыре слоя. Он, верно, был самым маленьким на борту, иначе ему не удалось бы столько на себя надеть.

— А как он срал-то? — задался вопросом Альгот.

— Вряд ли это было самой большой его проблемой. Скорее наоборот, найти бы, что в себя запихнуть. — Дрейман ткнул пальцем в сторону отощавшего мальчика: торчащие кости говорили сами за себя. — Вот одежду с него снимали, так представь, как будто открыл банку сардин и обнаружил там груду костей.

Они растерли тело Вильгельма ромом. Затем переодели его в чистое, завернули в плед и уложили в койку. По очереди дежурили. Он проспал около полутора суток. Кнуд Эрик от него не отходил, и Баер не возражал. Рикард и Альгот ушли поспать, Баер и Дрейман по очереди спали в каюте штурмана. Все правила послали к черту. Холод сблизил их, а изуродованный силуэт «Анны-Марии» на фоне серого неба постоянно напоминал о судьбе, что ожидает впереди, если не повезет.

Посреди ночи Вильгельм открыл глаза. Единственным источником света в каюте была керосиновая лампа, прикрученная к переборке.

— Есть хочу, — произнес он, совсем как ребенок.

Баер, дремавший, сидя рядом с Кнудом Эриком, вскочил с дивана.

— Ах ты господи, — произнес он сонным голосом. — Проснулся сынок землекопа. — И, покачиваясь, двинулся в сторону койки с бутылкой рома в руке. Приподняв голову Вильгельма, он приложил бутылку к его губам. — Давай, сынок, глотни. Помогает.

Вильгельм отпил, но поперхнулся, почувствовав резкий вкус неразбавленного рома.

Баер выпрямился.

— Дрейман! — заревел он так, что слышно было по всей корме. — Парень проснулся. Давай говядину.

Шатаясь, Дрейман вошел в каюту:

— Есть, капитан. — Он выпрямился по стойке «смирно» и показушно отдал честь. — Сейчас Дрейман приготовит тебе такое воскресное жаркое, век не забудешь! — И он подмигнул Вильгельму, который слабо улыбнулся в ответ. — Но сперва, думается мне, надо дать мальчику пару печений, капитан.

Баер вынул банку печенья и протянул пару штук Вильгельму. Тот с трудом принялся жевать, как будто челюсти отвыкли от движения.

Все трое разглядывали его с таким видом, словно в первый раз видели человека, поглощающего пищу.

— Что же ты ел? — спросил Кнуд Эрик.

Вильгельм жил сухарями, пока те не кончились. Волны смыли все. Включая камбуз и провиант. Гарсон к этому моменту погиб. Спасательную шлюпку сорвало ветром, пронесло по палубе и швырнуло на мальчика, размазав его по фальшборту. Что стало с матросами, Вильгельм не знал. Предполагал, что их смыло за борт. А вообще-то, он утратил представление о времени и понятия не имел, сколько «Анна-Мария» простояла во льдах.

Мальчик говорил еле слышным голосом, делая долгие паузы. Совсем не как прежний Вильгельм.

— Сухари были испорченными, — говорил он. — Совсем промерзли, приходилось подолгу держать их во рту, чтобы оттаяли. Я так боялся, что с ними и черви оттают и примутся у меня во рту ползать. Но они от холода перемерли. И я их тоже ел.

— Уверен, что своим спасением ты обязан червям, — сухо сказал Дрейман.

Кнуд Эрик смотрел на Вильгельма. Теперь он понял, почему голос истощенного мальчика, лежащего в шкиперской койке, не похож на голос друга его детства.

— Ты больше не заикаешься! — воскликнул он.

— Правда?

Подошли Рикард и Альгот. Все они стояли в каюте, глядя на Вильгельма, словно он был самой большой диковинкой на свете. Перед ними лежал мальчик, который не только мог жевать печенье, но и говорил чисто!

— О, теперь я тоже заметил, — сказал Дрейман. — Стоит только помолчать подольше, и заикания — как не бывало.