Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Естественно, Румянцев наказывал Симолину исполнить волю правительства и найти способы для утверждения сего артикула о судоплавании в Черном море и Дунае. Пусть турки свободно сообщаются и со своей Очаковскою крепостью, только бы нам получить свободу плавания к берегам Бессарабии, не опасаясь встреч с неприятельскими судами…

Получив проект новой конвенции, Румянцев тут же послал в Журжу курьера в надежде упредить подписание договора, намеченное на 22 апреля. Еще раньше Симолин писал, что турецкий комиссар – человек веселого и обходительного нрава, не упорствует, как опасались, а, напротив, весьма благосклонен к решению спорных вопросов, и удостоверял, что вскоре перемирие, на основании наших предложений, будет утверждено. Но вот эти новые предложения могут все испортить…

И действительно, верховный визирь, получив уведомление о новых предложениях русских, в письме к Румянцеву высказал недовольство таким поворотом событий. «По согласию посредствующих держав, – писал визирь, – переговоры о перемирии состояли из трех пунктов и приходили уже к концу; ваше превосходительство ввели еще один пункт, а уполномоченный г. Симолин представил еще новый пункт, – которые все и были нами приняты и присоединены к трем первым; на этих основаниях должна была открыться конференция; так что если я отправлю к моему государю последние условия, предписанные вашею императрицею, то его величество султан будет очень изумлен, увидев в них полную разницу с теми условиями, которые были мною ему представлены прежде.

…Каким же образом, если во время войны русские корабли никогда не имели плавания по Черному морю, они покажутся на нем теперь, когда дело идет к соединению обеих империй и общему замирению; и когда оканчиваются переговоры об учреждении конгресса? Можно ли ограничивать плавание турецких кораблей по своим морям, как будто они не составляют уже собственности империи?.. Все это рождает различные размышления. Если условие, едва принятое сегодня, завтра будет уже изменено – то это значительно ослабит наше дело. Две державы поставляют свои решения – и потом отвергают их! Делать предложения и условия, которые не ведут ни к чему!.. Это поведет только к проволочке дела; и я льщу себя надеждою, что, по искренней и глубокой дружбе вашей, вы сами найдете неудобным такой порядок вещей. Я надеюсь, что, зная правила государственных сношений, ваше превосходительство будете с точностью обозначать требуемые формально условия».

Горько получать такие отповеди от неприятеля, с которым ему, военачальнику, лучше встречаться в сражениях, нежели на дипломатическом поприще. Тем более, что старый сановник Турции во многом прав: нельзя сегодня принимать одно условие, а завтра его отменять, потому что нашли более подходящее для своих выгод…

Придется, видно, и ему, русскому фельдмаршалу, изворачиваться и доказывать, что ничего не изменилось в последнем проекте, напротив того, все артикулы остаются одинаковы и гласят о равных правах сторон. Удивляет только то, что верховный визирь до сих пор рассматривает Черное море как свое внутреннее море, чуть ли не как собственность своей империи. Неужто ему не известно, что с прошлого года наши суда в море не только ходили, но и одержали первые победы над турецкими моряками! Но вот стоит ли настаивать на новых пунктах, если существует уже выгодная для России договоренность между уполномоченными комиссарами? Раз ему, Румянцеву, поручили вести переговоры о перемирии, то так он и сделает: все возьмет на себя, семь бед – один ответ.

10 мая Румянцев писал верховному визирю: «…я стараюсь привести к желаемому концу дело, на нас возложенное, не представляя в том ничего более, кроме выгод равного взаимства на обе стороны, на коих основаны все пункты конвенции. В таком случае, в удостоверение, что я всю власть имею от всеавгустейшей моей императрицы располагать перемирием, велел я своему комиссару, если вам то непременно надобно, заключить перемирие на тех прежних пунктах, которые согласились было подписать в 22-й день апреля оба наши комиссара…»

А 19 мая Иван Симолин и Абдул-Керим подписали конвенцию о перемирии, и через несколько дней Румянцев и великий визирь Муссун-оглы Мегмет-паша утвердили ее своими подписями и печатями.

Пожалуй, никогда еще Румянцев не оказывался в таком тяжком душевном состоянии. Все было не мило, ничто не радовало его. Даже успешное завершение переговоров о перемирии, письма верховного визиря, расточавшего по его адресу медовые похвалы… И не страшна ему возможная немилость после того, как он отказался исполнить инструкции Петербурга и взял на себя полную ответственность сохранить известный пункт о запрещении хождения вооруженных судов по Черному морю и Дунаю во время перемирия и проведения конгресса о мире… Сколько уж раз он бывал на грани опалы из-за своего прямого характера, не способного к уловкам и тонким хитростям, которыми не брезгуют другие ради корысти и любочестия. Талант полководца, в котором никто не сомневался, спасал его всегда от немилости. Спасет ли на этот раз? А если нет? Но не опала пугала его. В конце концов, перемирие заключено под русскую диктовку. Только слепые могут не заметить этого факта…

Страшила его та легкость, с которой царствующие дворы распоряжались судьбами народов и целых государств. Только два года назад, в тех же Яссах, он, фельдмаршал Румянцев, торжественно уверял, что русские пришли в Молдавию и Валахию для того, чтобы освободить братские народы по Христовой вере от османского ига, дать им свободу и независимость, дать им спокойствие для мирных занятий: пусть земледелец прилагает свои руки к полевым работам, художник – к своему мастерству, а купец пусть занимается своим промыслом. Тогда он призывал народы двух княжеств верить, что войска, ему подчиненные, поставили крепкий щит против всех злодеяний и тиранства, которыми прославились турецкие захватчики, обнадеживал, что теперь наступит время, когда великодушие, милосердие и человеколюбие самодержицы российской будет простираться не только к правоверным христианам, для которых ее милость и щедроты вполне естественны, но и на все города и земли турецкие, на всех жителей этой земли, какой бы ни были они веры и рода, лишь бы они против ее войск не восставали… Пусть все живут в своих домах, войска российские не коснутся ни их имения и ни в каком случае не лишат их участия во благах… И сколько было надежд и упований на то, что усердие и добрая воля всех и каждого из жителей Молдавии и Валахии, видевших подвиги российских войск в сокрушении общего врага, будут устремлены ко взаимному благоприятствованию…

Так и было до начала прошлого лета. Все это время Румянцев налаживал справедливое управление княжествами, наказывал виновных, поощрял тех, кто стремился к бескорыстному сотрудничеству. И что же? Он думал, что возглавляет войска державы, которая приносит счастье народам… А что получается на самом деле? Теперь дело идет к тому, что княжества будут возвращены ненавистной Порте. Кому же захочется сотрудничать с такими ненадежными союзниками?

Перед Румянцевым лежала инструкция генерал-майору Каменскому, которому следовало уступить австрийцам наши передовые посты. Австрийские войска, вступающие в Польшу, этого потребовали… А он, главнокомандующий русской армией, должен повелеть своим войскам не только никакого помешательства не чинить, но паче оказывать им, яко войскам дружественным, всякую помощь и содействие.