Тобол. Много званых - Алексей Иванов

А санный обоз беглых раскольников мчался по ледяной дороге Тобола мимо оснеженных ельников, и тёмный небосвод над ним был размашисто расчерчен адамантовыми крестами созвездий: блистала Колесница, блистало Коромысло, блистал Плуг, и от полудня до полуночи простирала пернатые крыла Гусиная Стая. Лёжа в санях, Авдоний смотрел на звёзды, обнимал спящую рядом с ним Епифанию и торжествовал. Он на воле! После стольких лет гонений и невзгод он всё же вырвался на волю! У него всё получилось! Рядом с ним – его братья, обретённые в муках и скитаниях. Они верят ему безоглядно, и души их твёрже драгоценных камней. С братьями он отыщет заповедное средокрестье земли, озарённое Чигирь-светилом, и воздвигнет на нём Корабль, который вознесёт их всех к высоким берегам праведных.

После Филиппова поста и Рождества в Тобольске проводили ярмарку. Разговляться народу всегда было радостно, а на торжище – вдвойне, поэтому солдатские караулы на Троицкой площади были удвоены. По Гостиному двору тоже ходил караул – команда капитана Ожаровского. Сам Ожаровский с Ваней Демариным стоял у проезда под таможенной башенкой. Капитан отгладил мундир, надел парадную епанчу, подбитую бобрами, а треуголку украсил пером. Подкручивая ус, он весело разглядывал проходящих мимо девок и молодых баб, а порой и подмигивал кому-нибудь, вгоняя в краску.

– Знаетще, порутчник, я ни соджалую, тщто попал в Сиберию, – озорно сообщил Демарину Ожаровский.

Ваня не ответил. Внутренне поджавшись, он наблюдал, как через толпу на Софийской площади к воротам Гостиного двора идёт Маша Ремезова.

– Дяденька военный, помогите мне, Христа ради, – нахально обратилась Маша к Ожаровскому, в притворной наивности распахнув глаза.

Ожаровский расправил плечи и выкатил грудь.

– Тщемо поможу служить пани?

– Мне на Троицкую площадь надо, а на взвозе меня парни стерегут. Я боюсь их. Пускай этот фицер меня проводит, – Маша указала на Демарина.

– А длятшэго Иване? – лукаво спросил капитан.

– Я его знаю. Он в нашем доме живёт.

– Розумию, пьехна пани, – догадавшись, Ожаровский блеснул из-под усов улыбкой. – Тохда можу и дозволити, – он покачал треуголкой с пером: – О свитей огин младости! Ступайте, ступайте, порутчник. То приказ.

Ваня принуждённо зашагал рядом с Машей к взвозу, пряча взгляд.

– Ты зачем перед паном Ожаровским меня позоришь? – буркнул он.

– Потому что ты от меня бегаешь! – дерзко заявила Маша.

– Я не бегаю! – строго ответил Ваня. – Я на службе!

– Суровый, как дьякон с похмелья.

– Так положено в армии.

– А что вчера за амбаром было – тоже положено?

Вчера за амбаром Ваня не удержался и поцеловал Машу.

– Просто батюшка сейчас тоже на ярмарку пошёл, вот ты и боишься туда со мной сунуться, – вредно сказала Маша.

– Не боюсь я твоего батюшки! – рассердился Ваня.

– Боишься, боишься.

– Да вовсе не боюсь!

– Тогда давай с горки съедем.

Для ярмарочного веселья Прямской взвоз закатывали снегом, как горку.

– Не поеду, – отпёрся Ваня. – Что мы, дети малые? Я на службе!

– Если не поедешь, я батюшке на тебя нажалуюсь, Ванька. Навру ему чего-нибудь, и он тебя совсем изведёт, понял?

– У меня санок нет. Верхом на пистолете, что ли, кататься?

– Санки я найду, – покровительственно ответила Маша.

Она уже приметила у Прямского взвоза Нюшку Постникову с санками. На прошлую ярмарку Маша давала Нюшке покрасоваться свой платок с петухами, теперь Нюшкина очередь чего-нибудь дать.

А Семён Ульянович с Ефимьей Митрофановной и вправду были на ярмарочной площади. Они отправились на богослужение и не спеша, с должной важностью продвигались через толпу к Троицкой церкви. Ефимья Митрофановна шла гордая, потому что все встречные вокруг кланялись её мужу. Петька плёлся сзади за отцом и матерью, страдая, что ему придётся отстоять долгую нудную службу, лишь тогда родители отпустят его на волю.

Впрочем, ярмарка жила своей жизнью. Неровные ряды из прилавков, палаток, ларьков и лёгких балаганов перегородили всю площадь. Пёстрая толпа растекалась множеством рек, шевелилась, перемешивалась и гомонила. Торговцы нахваливали товар, покупатели рядились, галдели снующие в народе мальчишки, вопили продавцы пирожков и сбитня, канючили нищие, взвизгивали собаки, которым отдавили лапу, где-то от души хохотали, где-то яростно ругались, где-то кричали: «Держи вора!». Ванька Чумеров, махая руками, хвастался приятелям, какого он поймал сома. Бабы сбились в табун в кожевенном порядке и слушали тётку Лукерью, которая рассказывала, как избила мужа ухватом. Солдаты-рекруты, вечно голодные на казённом харче, тёрлись в обжорном ряду. Казак-годовальщик примерял полушубок. Яшка Битюгов, потерявший ногу в битве под Переволочной, сидел на низенькой скамеечке и стрекотал на балалайке. Поп святил грустную пятнистую корову. Парень выбирал бусы для девушки. Какой-то пентюх из деревни впёрся в толпу верхом на лошади, и на него орали, чтобы не потоптал людей. Сванте Инборг, безответно тоскующий по далёким шведским внукам, опять пришёл на ярмарку с куклами-рукавицами и забавлял детвору представлением. Поверх просторного гомона плыл ясный колокольный звон.

Возле Троицкой церкви Семён Ульянович увидел Емельяна, бывшего сотника из служилых полковника Чередова.

– Здорово, Емеля, – подошёл Семён Ульянович. – Давно с розыска?

По приказу губернатора Емельян с командой гонял вверх по Тоболу и Туре, чтобы поймать беглых раскольников.

– Третьего дня.

– Докуда добрались?

– Почитай, до Ирюма. Ни шиша не нашли.

– А на Царёво Городище не поедете?

– Князь сказал, что хватит мотаться. Беглецы-то архиерейские.

Семён Ульянович покивал и повёл Ефимью Митрофановну в церковь.

Штык-юнкер Юхан Густав Ренат посторонился, пропуская Ремезовых, и поклонился. Возле церкви он ожидал Дитмера: Дитмер должен забрать свою долю с доходов корчмы. Он сам назначил Ренату место и время. Пёс Юсси вертелся вокруг Рената, неуверенно лаял на толпу, мотал хвостом, заигрывая, но не убегал к другим собакам. Как и хозяин, он отвык от общества.

Петька Ремезов присел и дружески потряс пса за грудь.

– Хор-рошая зверюга! – с восхищением сказал он.

Семён Ульянович грозно зыркнул на сына с крыльца церкви. Петька, вздыхая, поднялся и потащился за родителями.

Ренат угрюмо смотрел на ярмарку. Душу его давно угнетало уныние. Да, сейчас у него появились деньги. Он уже отлично выучил язык и понимает, что говорят русские. Он освоился в здешних порядках и знает, как устроена жизнь в Тобольске. Но он один. Почти всё время он живёт в лесу, в корчме, и рядом с ним только верный Юсси. Секретарь Дитмер, такой воспитанный юноша, не повышая голоса, настойчиво увеличивает ему плату, напоминая про убийство служилого Матюхина, а заработок Ренату приходится добывать в корчме. И никто ему не поможет – ни ольдерман фон Врех, ни губернатор Гагарин. И Бригитту он видит мучительно мало. Как так получилось?.. Да это и неважно. Здесь всё чужое, даже то, что уже знакомо. Здесь он лишён всего: свободы, друзей, любимого дела, любимой женщины, родины. У него есть только лесная изба, в которой на земляном полу не просыхают лужи, есть тайга, немая, как смерть, и есть мокрые, скользкие, липкие деньги отребья.