Северная сторона сердца - Долорес Редондо

столкновений ради мнимой стабильности.

Хуан не вышел сухим из воды: в последние годы он очень страдал от молчания Амайи. Его девочка, которая любила его больше всех на свете, в детстве часами сидела в пекарне, наблюдая за его работой, танцевала «Императорский вальс», встав на носки его ботинок, рисовала красные и изогнутые сердечки, которые обычно рисуют девочки, влюбленные в своего айту, и перестают рисовать, когда в них попадает молния. Так было не всегда: в первое время после отъезда Амайя часто писала детские письма с сердечками и «я тебя люблю» в конце, которые Энграси давала читать Хуану, а потом забирала и хранила у себя, чтобы они ни в коем случае не попали в руки Росарии. Позже, когда Амайя превратилась в подростка, а особенно с тех пор, как поступила в университет, письма приходили все реже, пока не исчезли совсем. Два года назад она вернулась из США в Памплону, чтобы устроиться работать в местную полицию. Жила в городе неподалеку, но ни разу не побывала в Базтане и не навещала отца. Последние дни Хуана были особенно тяжелыми. Прикованный к больничной койке, брат собрался с силами и спросил:

— Амайя не приедет?

Ей было так его жалко — измученного, старого, съеденного болезнью, — что она чуть не солгала ему. Но никогда не лгать брату было для Энграси важнейшим принципом. Даже ценой слез, она всегда говорила ему правду. Она думала, что ему это нужно, потому что часто хорошие люди, такие как он, склонны жить в обмане, сочиняя благочестивые сказки, которые позволят им справиться с существованием, иной раз невыносимым. Но Энграси не собиралась быть его ангелом-хранителем; она с детства чувствовала себя ответственной за то, чтобы брат не терял связи с реальностью, и теперь, когда приближался конец, ничего не изменилось.

— Амайя не приедет, — она покачала головой.

Хуан нахмурился.

— А она знает, что…

— Да, знает.

— Ты передашь ей мои слова?

— Хуан… — неуверенно начала Энграси.

— Скажи ей, что я всегда любил ее и умоляю меня простить.

— Хуан, это не то, о чем говорят в предсмертном послании.

— Пообещай, что ты передашь.

— Передам, но не ради тебя, а ради нее. И я не буду настаивать на том, чтобы она тебя простила. Амайя пыталась простить тебя всю жизнь; она мечтала об этом и даже верила, что в какой-то момент это случится… Но простить, как и забыть, человек не может усилием воли, Хуан. Человек может уйти, не думать, притворяться, что ничего особенного не произошло, жить своей жизнью; но эта девушка — выжившая, и сила, которая сохранила ей жизнь, не признает ничего, кроме правды.

Энграси часто сидела возле брата, вспоминая общее детство, игры, семейные анекдоты… до тех пор, пока он не потерял сознание. В последние часы Росария не отходила от Хуана, не позволяя никому приблизиться к нему до самого конца.

Зазвонил телефон. Энграси поднялась со ступеньки, вошла в гостиную и сняла трубку. Это был Игнасио.

— Энграси, ты была в танатории? Одна женщина сказала, что ты пришла, но сразу же ушла.

— Да. Невестка не включила меня в число родственников в некрологе, как и Амайю.

— Каким же надо быть скверным человеком…

— Ну, это не новость. Лучше было уйти, чем доставить ей радость лицезреть мое двойное горе, как будто не хватает того, что я потеряла брата… Вернусь позже. Я уже договорилась с приказчиком, чтобы тот предупредил меня, когда они уйдут.

— Если ты была там совсем недолго, то, наверное, не успела увидеть тех, кто пришел…

— Да, это правда.

— С Росарией были какие-то дамы, явно не из наших мест; сначала я даже подумал, что это ее сестры из Сан-Себастьяна…

— Вряд ли, она много лет с ними не общается.

— Да, ты говорила, вот почему я присмотрелся повнимательнее и…

— Да?

— Энграси, там была она. Волк. Женщина, которая тринадцать лет назад пыталась похитить Амайю.

Энграси обдумала его слова, прежде чем ответить: спрашивать Игнасио, уверен ли тот в чем-то или нет, было бы чистым оскорблением. Он был человеком немногословным и никогда ничего не говорил просто так, каждая его фраза могла быть высечена на камне. И все же Энграси рискнула:

— Ты уверен?

— На сто процентов.

— Прошло столько времени…

— Тринадцать лет. Но с тех пор она не изменилась. Она не просто хорошо сохранилась. Она выглядит так, словно с того дня прошла всего пара часов.

Несколько секунд Энграси молчала, пытаясь собраться с мыслями.

— Я тебе верю, — сказала она, — но мы должны найти в этом какую-то логику, разве нет? Например, ты видел дочь той женщины…

— Это было первое, о чем я подумал. Когда я подошел, чтобы выразить соболезнования Росарии, то специально прошел с ней рядом. Она узнала меня, так же как и я ее.

— Она тебе что-то сказала?

— Нет, но она улыбнулась. У меня в памяти навсегда отпечатались ее зубы. Маленькие, как у детей, когда новые зубы еще не выросли, а молочные уже износились. И заостренные, как у крысы.

* * *

Приказчик позвонил в десять вечера и сообщил, что из танатория все ушли. Энграси подождала еще полчаса. Приготовила термос с кофе, который взяла с собой. Спать она не собиралась. По семейной традиции, в первую ночь мертвых не оставляли в одиночестве. Это был древний обычай, уходящий корнями в глубину веков. Энграси считала себя женщиной современной, но внутри ее по-прежнему жили старые поверья, подобные этому, по которым душа не сразу отделяется от тела. Смерть — процесс не быстрый; вначале человек будто бы теряет штурвал корабля и знает, что гибель неотвратима, но затем тянутся смутные, тяжелые и мрачные часы, пока душе не удастся вырваться из оболочки, подобно хрупкой растерянной бабочке, оставившей позади свой кокон. Неудивительно, что во всех религиях существует специальная молитва или ритуал, когда близкие просят для усопшего защиты во время этого длительного процесса. «Сейчас и в час нашей смерти». Душа не рождается и не умирает в одно мгновение. Приход и уход достойны внимания и уважения. Энграси, как и тысячи женщин до нее, должны охранять своих мертвецов.

«Надо делать то, что надо», — сказала она себе, набравшись смелости, прежде чем покинуть дом.

* * *

Мертвый Хуан не был похож на живого. В костюме, которого Энграси никогда не видела, со строгим лицом, чье глубокомысленное выражение не было свойственно ее брату. Только на губах она обнаружила намек на искреннюю, детскую улыбку, которую так любила.

Внезапно Энграси услышал шум за спиной, похожий на порыв ветра.

Росария.

Она очень медленно обернулась. В трауре с головы до ног,