Лис - Михаил Ефимович Нисенбаум

укоризненно произнесла Карлова.

Марфа Александровна, которая со времен своего юбилея и смещения редко посещала заседания, неожиданно сказала:

– Мы ведь давно знаем, как Сергей Генрихович старается, чтобы его запомнили студенты.

После этих слов усмехнулись англичанки, хмыкнули немки, иронически переглянулись испанки и француженки. Некоторые вспомнили разговор, случившийся накануне первого увольнения латиниста. Тагерт, до тех пор молча слушавший ораторов, знал, что студенты не помнят имени-отчества большинства преподавателей иностранных языков. Серьезно посмотрев на сидевших дам, он сказал негромко и ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Да, это не худо, чтобы запомнили. Знания знаниями: кому пригодится, запомнит, кому не пригодится, забудет. А вот качество личности учителя – урок посерьезнее. Не хочу сказать, что моя личность – эталон высшей пробы. Но верю, что это важно и для учителя, и для учеников.

– Правильно говорит Марфа Александровна. Тут у нас случай острого нарциссизма, – насмешливо произнесла Ольга Ипполитовна Лабунцова.

– Быть искренним, честным, давать точные оценки мыслям и поступкам, не превращать звание преподавателя в пьедестал, – продолжал Тагерт, как бы не слыша насмешек, – не делать вид, что у тебя есть все ответы и не переставать их искать. Да, хорошо, если они запомнят.

– Коллеги, очевидно, что господин Тагерт и сегодня не расположен нас услышать, – подытожила Галина Мироновна. – Стало быть, придется и на этот раз ходатайствовать о вынесении выговора. Весьма печально, Сергей Генрихович.

– Рвать договор, – отрезала Махова – Сколько можно нянчиться?

– Это просто наглость, Галина Мироновна, я считаю, – прибавила Алина Петровна.

– Коллеги, не будем уподобляться, – торжественно произнесла Булкина, – ставлю на голосование. Кто за объявление выговора доценту Тагерту в связи с систематическим игнорированием, прошу поднять руку. Видите, Сергей Генрихович? На вашей стороне никого.

Тагерту хотелось крикнуть, но он ответил с обычной громкостью, впрочем, выговаривая согласные подчеркнуто четко:

– А я думаю, вы все ошибаетесь.

•

После многочисленных примерок и подгонок пышное белое платье, белые туфельки на заказ, шляпка с вуалью в белый горох были готовы – в отличие от Лии, которая по-прежнему не понимала, нужна ли ей свадьба. Точнее, свадьба – важно и чудесно, пусть случится. Но разве нельзя сыграть свадьбу, но остаться любовниками и друзьями? Лия согласна и дальше жить в одной комнате с Полей среди любимых книг и игрушек, чтобы бабушка будила ее по утрам, чтобы слышно было шарканье отцовских домашних туфель, раздавался мамин голос из дальней спальни, чтобы Лие принадлежали долгие часы в ванной, когда время исчезало до тех пор, пока не остывала вода, а потом снова таяло в шуме хлопочущего кипятка, пене и клубах пара.

Конечно, дома Лию числили ребенком и это часто ее обижало, но теперь, за две недели до свадьбы, выяснилось, как много у этого детства привилегий. Она любила будущего мужа, но опасалась переселиться к нему, остаться без защиты родителей и бабушки. Каково-то будет вдвоем со взрослым мужчиной, у которого свои правила (преподаватель!), привычки, желания. Вдруг он не станет воспринимать ее как равную? Нет, равенства мало. Вдруг он не поймет, что любовь, красота, талант, да просто тот факт, что она – это она, дает ей право на главенство? Пусть маленькое, необъявленное, но ощутимое. Как у мамы над отцом – хотя уж мамино главенство точно ни для кого не секрет, и отец принимает его с благодарностью, иногда даже с благоговением. Порой взбрыкивает, но все остальное время… И в этом нет ничего унизительного, Лия часто думала, что такое признание верховенства сродни оправданному доверию ребенка. Способен ли Сережа на такую любовь?

На примерках Лия замечала, что прекрасное, точно облако, платье в минуты сомнений становилось тесным, неудобным, странным. Но однажды шел дождь, день все никак не мог начаться, Лия сидела на паре у окна, не слыша ни преподавателя, ни шепота соседей. И вдруг отчетливо увидела, как они вдвоем в доме мужа, Тагерт простужен, сидит, кутаясь в одеяло, на диване, а она, Лия, принесла ему чай с лимоном. Горячий чай, над чашкой закручивается свежий пар, Сережа благодарно и жалобно улыбается. Теперь ей все показалось понятным, словно в связке из тысячи неподходящих ключей наконец нашелся тот единственный, отворяющий все двери, разрешающий все сомнения. Заботиться – это и значит обрести то положение, о котором она мечтала. Кто заботится – тот и старше и, главное, прекраснее. Лия посмотрела на Аню Трауб, потерянно сидевшую справа. Заметив на рукаве ее блузки приставший волос, сняла его, сдунула под парту и неожиданно засмеялась, так что все обернулись на нее, а преподаватель нахмурился и покачал головой.

Под вечер Лия заглянула в комнату к бабушке, присела на край кровати и сказала:

– Бабуля, можно, я тебя попрошу? Позвони, пожалуйста, Саше Студеникину, скажи, чтобы он забрал свои билеты. Я же замуж выхожу все-таки. С чего бы мне с чужими парнями в Японию летать?

– А я бы слетала, – вздохнула Галина Савельевна, разглядывая переданные билеты. – Да только не зовет никто.

– Так поезжай вместо меня.

– Бедный Саша, он так тебя любит.

Лия сердито поглядела на бабушку:

– Мне что, разорваться? Чтобы один на мне выше пояса женился, а другой…

Тут в стекло окна стукнуло, бабушка и внучка синхронно вздрогнули и переглянулись. Через несколько мгновений стук – чуть мельче и острее – повторился. Лия резко поднялась и двинулась к окну.

– Лика, стой. Ты же не знаешь, кто там. Давай папу позовем. – И не дожидаясь ответа, бабушка закричала: «Гера! Герка!»

Впрочем, крик вышел несколько сдавленный, можно сказать, даже вовсе не вышел. К тому же внучка, не дожидаясь, подошла к балконной двери и повернула ручку. С улицы в спальню хлынула сырая вечерняя свежесть, а вместе с ней – треньканье струн откуда-то снизу, из-под уцелевших листьев клена, из пожухлой травы. На мгновенье Лие показалось, что это стрекочут непонятные насекомые. Затем снизу всплыла связка воздушных шаров, черных и белых, и остановилась, покачиваясь напротив Лииного лица. Их держал кто-то, кого с балкона невозможно было разглядеть как раз из-за теснящихся шаров. Зато рядом стояли двое парней, одетых в странные халаты… стоп, это что, кимоно? Один из парней, чернявый, перебирал струны банджо, а другой, долговязый, с хорошим деревенским лицом, смотрел прямо на Лию. Этого высокого она где-то видела, второй ей не знаком. А кто держит шары? Что вообще все это значит? Тут парень, бренькающий на банджо, запел:

Как у наших у воротЛия-сакура цветет,ежедневно поливается,красотою наливается.Что ты смотришь на Киото,как на новые ворота?Охаё, комбанва[39],приходи плясать, братва!

Из соседнего окна раздался смех. Оказывается, японскую серенаду через приоткрытые створки слушала Поля. Лия улыбалась, пребывая в смятении: сначала она решила, что это опять Саша Студеникин, потом, что это Сережа, но вдруг ее посетила мысль, будто спектакль устроил кто-то третий, и именно эта