Лис - Михаил Ефимович Нисенбаум

мысль взволновала ее сильнее всего. Поняв это, Лия смутилась: что же получается – она продолжает ждать кого-то еще? За спиной стояла бабушка, не решаясь выглянуть на балкон, но готовая в любой момент заслонить внучку собой.

Куплеты завершились, музыканты склонились в низком японском поклоне. Знакомый голос сказал: «Лови», – и шары полетели вверх. Бабушка сзади охнула, но Лия успела ухватить ленточку, хотя черно-белая гроздь уже готова была отправиться дальше, к другим балконам, на крышу, в остывающее вечернее небо поздней осени. Она заметила, что к шарам привязана маленькая плетеная корзина, притом не пустая, потянула связку к себе. Шары упруго заплясали над головой. В корзинке плотно, от края до края, сидела застрявшая кукла, изображавшая то ли инопланетянина, то ли регбиста, то ли… постойте… римского легионера? Тряпичный инвалид с огромным носом, таким же подбородком, в пластиковой каске и с пластиковым щитом. «Причем тут римский дурачок?» – начала было думать Лия, но вдруг заметила, что кукла прижимает ко дну корзины черный конверт. Выкорчевав легионера, Лия посмотрела под балкон. Там никого не оказалось: музыканты исчезли. На черной бумаге конверта тускло сверкнуло золотом: «Лие». Она почувствовала холод, и тотчас раздался звонок в дверь. Лия вспомнила, что прямо сейчас на столике у бабушки лежит еще один конверт, с японскими билетами.

Лицо Тагерта застыло.

– Ну ты даешь, – протянула Лия растерянно. – А где остальные?

Тагерт уставился на черный конверт в Лииных пальцах.

– Мы могли бы поговорить наедине? – сипло спросил он.

Лия мысленно пробежала по квартире: в их комнате была Поля, бабушка затаилась в своей спальне, родители сидели на кухне при включенном телевизоре. Пойти в родительскую спальню? Неизвестно, все ли там в порядке. В столовую в любой момент кто-нибудь войдет. Не запираться же в ванной.

– Я возьму куртку, и мы прогуляемся, да?

– А ты в конверт заглянула?

Лия покраснела, потому что вспомнила про оба конверта – черный и тот, что лежал у бабушки.

– Здравствуй, Сереженька! – В прихожую вплыла Галина Савельевна в нарядной шали. – Куда же это вы? Лия, что происходит?

– Бабуля, мы вернемся через полчаса. Идем? – быстро взглянула на Тагерта.

Они спускались по ступеням молча, Лия сжимала в пальцах конверт и размышляла, как связаны шутовские кимоно под балконом с предложением Саши Студеникина. День выдался сравнительно теплый, но обоих принизывала дрожь. В парке Дружбы на берегу пруда они нашли свободную скамейку и сели.

– Может, откроешь конверт? Это уже не шутки.

– Почему-то мне страшно.

Тагерт усмехнулся.

– Чего только люди не пугаются. Но ты можешь, конечно, вернуть его, не раскрыв.

Он протянул руку, но Лия спрятала конверт за спиной. Ее взгляд в это мгновенье он будет помнить долгие годы: пытливость, потеплевшая до беззащитности.

То и дело посматривая на Тагерта, как бы не желая упускать из виду его лицо, она раскрыла конверт. Увидев билет до Рима, Лия засмеялась – не без горечи. Она поняла, что Рим – ответ на Токио, что могло бы быть и Токио, но Сергей – ох, Сергей! – видите ли, не так прост. А как же Токио? Японский садик съежился до размеров детского фуросики, потом – носового платка, которым она мысленно смахнула подступившие слезы.

– Посмотри, там еще кое-что, – прерывающимся голосом произнес Тагерт. Он почти отвернулся, торжественно и отстраненно глядя прямо перед собой.

Действительно, в конверте прятался еще один листок, тоже черный. Лия увидела золотые латинские буквы и ржавую, еле заметную подпись в углу. Весь универ знал эту подпись, и она с улыбкой произнесла:

– Конечно, я уже сдала латынь, но ты хорошо обо мне думаешь…

– На обороте перевод.

Она начала читать и тотчас, с первых слов, спиной ощутила вечерний холод: «Я, Сергей Тагерт, свидетельствую перед лицом Бога, что передаю свою душу и всю жизнь без вычетов и исключений в дар моей любимой Лии Чеграш. Все, чего я достиг и чего достигну в будущем, принадлежит и посвящается тебе. В этот дар входят моя любовь, защита, забота, обновление жизни, ожидаемые и неожиданные подарки, путешествия, а также множество событий-зеркал, в которых ты увидишь себя в самом прекрасном свете».

С этой стороны листа также виднелась подпись, и теперь Лия поняла, что значит ее еле различимый ржаво-бурый цвет чернил. Она почувствовала холод, озноб вдохновения: во все стороны распахивались пространства, точно сцены разных, одновременно идущих спектаклей или фильмов – лодка, проплывающая между двух высоченных скал-островов, маленький автомобиль петляет через зеленые поля между каменных изгородей, костер на даче посреди осеннего сада, сегодняшняя японская серенада под балконом, паркетно-зеркальный зал какого-то дворца и рубиновые шарики ягод на подушках болотного мха, причем в сердце каждой картины находилась она сама – иногда с Сережей, иногда с сестрой, иногда с родителями, а то и одна.

Странно, что они все еще стояли на берегу пруда в парке Дружбы, нужно было что-то сказать или сделать, но никакие слова не были достаточным и справедливым ответом на эту клятву и на собственные Лиины чувства. Сейчас она скажет какую-нибудь бесповоротную глупость, и все будет испорчено. Вдруг среди головокружительных картин выскочило давешнее: комната, дождь за окном, простуженный Сережа сидит на краю кровати, а она протягивает чашку чая с лимоном. Лия прижалась к нему, спряталась в его тепле и затуманенно сказала: «Послушай. Сейчас расскажу сказку».

СКАЗКА, РАССКАЗАННАЯ ЛИЕЙ ЧЕГРАШ

На одной грядке рос баклажанчик, у него была шкурка темно-синяя. Он рос-рос, пришло время его с грядки снимать. Стали его резать, смотрят: а под шкуркой не мякоть, а несколько оранжево-золотистых шаров. Эти шары медленно поднялись в небо и стали там расти и разгораться. Потом из каждого шара появились еще золотые шары, как звездочки. И тогда у каждого появилось свое собственное солнце.

– А не получилось, что столько солнц спалили землю? – не удержался Тагерт.

– Нет, каждое солнце светило только для одного и грело только одного.

– А у них были имена?

– (хитро улыбаясь) Да.

– А одно солнце звали Лией? И оно светило мне?

– Точно.

Глава 35

Две тысячи восьмой

Двадцать шестую аудиторию, где назначили репетицию, в последний момент у «Лиса» отобрали. Актеров ни разу не пустили в зал, хотя без зала пока можно обойтись. Про двадцать шестую сказали, мол, там будут менять батареи. Может, и будут, но репетиция опять оказалась сорвана.

– Давайте в коридоре на пятом репетировать, – предложила Люба Шарова. – Там общага, мы никому не помешаем.

– Мы, может, не помешаем. А нам помешают. Вечно там кто-нибудь ходит со сковородками. Плюс музыка…

– Я знаю! Я понял! – Филипп тряс поднятой рукой, как на семинаре. – У нас в Тушино долгострой, здание школы уже пять лет стоит недоделанное. Я там сто раз внутри проходил: нормальные классы, только не покрашенные, а свет через окна с улицы проходит. Во!

Он торжественно ткнул большим пальцем вверх.

– Сергей Генрихович, можно предложить? – спросила Алиса Сметарникова. – У нас есть сцена в электричке, так?