Колдун и кристалл - Стивен Кинг

– Вот это напрасно. – Говорил он медленно, с натугой… потомучто внезапно совсем другим словам приспичило сорваться с его губ. Мы уезжаемпрямо сейчас, Сюзан. Не послезавтра, в день Жатвы, а сейчас, в эту самуюминуту. Одевайся, и поскакали. Поедем на юг и ни разу не оглянемся. Мы будем…нас будут преследовать.

Это точно. Лица Алена и Катберта. Лица всех тех людей, чтомогли погибнуть в Лысых горах от оружия Древних, которое приведет в действиедоставленная из Меджиса нефть. Лица их отцов. И преследовать будут всю жизнь.От этих лиц им не скрыться даже на Южном полюсе.

– От тебя требуется лишь одно – послезавтра за ленчемсослаться на плохое самочувствие. – Они многократно говорили об этом, носейчас, охваченным непонятным страхом, ничего другого на ум не приходило. –Пойдешь в свою комнату, а потом покинешь дворец тем же путем, что и в ночьнашей встречи на кладбище. Спрячешься. В три часа дня приедешь сюда, заглянешьпод шкуры в том углу. Если револьверов там не окажется, а так и будет, я в этомабсолютно уверен, значит, все в порядке. И ты встретишься с нами. Где, я тебеговорил, за каньоном. Мы…

– Да, я все это знаю, но на душе у меня неспокойно. – Онакоснулась его щеки. – Я боюсь за тебя и себя, Роланд, и не знаю почему.

– Все получится, ответил он. Ка…

– Не говори мне о ка! – воскликнула Сюзан. – Пожалуйста, неговори. Ка – как ветер, это слова отца, ей нет дела до чаяний мужчины илиженщины. Жадная, старая ка, как я тебя ненавижу!

– Сюзан…

– Нет, больше ничего не говори. – Она легла, сбросила с себямедвежью шкуру, обнажив тело, за которое не Торин, а куда более великие мужиотдали бы королевство. Солнечные блики падали на Сюзан, как золотой дождь. Онапротянула руки к Роланду. Никогда еще не выглядела она такой прекрасной, сразметавшимися волосами и застывшей на лице тревогой. Потом он думал: Оназнала, какая-то ее часть знала.

– Хватит разговоров. С разговорами покончено. Если ты любишьменя, тогда люби.

И Роланд приник к ней, в последний раз. Они слились воедино,слились не только их тела, но и дыхания, а снаружи ревел и ревел несущийся на западветер.

В тот самый вечер, когда лыбящаяся Демоническая Лунапоявилась над горизонтом, Корделия вышла из дому и медленным шагом направиласьчерез лужайку к огороду, обходя по широкой дуге кучу листьев, которую сгребладнем. В руках она несла одежду. Бросила ее на землю у шеста, на котором торчалопугало, посмотрела на поднимающуюся луну. Увидела подмигивающий глаз, злобнуюухмылку. Серебряная, как кость, эта луна, белая пуговица на фиолетовом шелке.

Демон улыбнулся Корделии, она улыбнулась в ответ. А потом,словно очнувшись от транса, протянула руки и сняла пугало с шеста. Головапугала улеглась ей на плечо, словно голова мужчины, который слишком многовыпил, чтобы танцевать. Его красные руки болтались как плети.

Она раздела пугало, оставив ему только пару старых кальсонбрата. Потом порылась в куче принесенной из дома одежды и вытащила из неекрасную блузу для верховой езды, одну из трех, подаренных мэром Торином миссЮной Красавице. Одежда для шлюхи, так, кажется, она обозвала эти блузы. И кемтогда следовало назвать ее, Корделию Дельгадо, которая заботилась об этойдевчонке с тех самых пор, как ее упрямый папаша решил, что ему не по пути сФреном Ленджиллом, Джоном Кройдоном и иже с ними? Наверное, мадам, хозяйкойпубличного дома.

При этой мысли перед ее мысленным взором возникли ЭлдредДжонас и Корал Торин, обнаженные, совокупляющиеся под доносящуюся снизу музыку(раздолбанное пианино играло «Ред дет буги»), и Корделия завыла, как собака.

А потом надела блузу на пугало. За блузой последовалиюбка-брюки Сюзан и ее шлепанцы. А завершило наряд сомбреро с яркой лентой.

Presto [Гопля (восклицание фокусника).]! Пугало-мальчикпревратилось в пугало-девочку.

– И пойманную на месте преступления, – прошептала Корделия,глядя на красные руки пугала. – Я знаю. Да, я знаю. Не вчера родилась.

С огорода она перенесла пугало на кучу листвы на лужайке.Положила на траву, затем затолкала листья за пазуху, соорудив груди. Покончив сэтим. достала из кармана спичку и зажгла ее.

Ветер, словно потворствуя Корделии, стих. Она поднесласпичку к сухим листьям. Скоро вся куча полыхала ярким пламенем. Корделияподняла с земли пугало-девочку и встала с ним перед огнем. Она не слышала нивзрывов петард, ни звуков органа, игравшего в «Зеленом сердце», ни музыкантов,развлекавших народ на нижнем рынке. Она даже не отшатнулась, когда горящийлист, подхваченный горячим потоком воздуха, пролетел у самых ее волос. Онасмотрела на огонь широко раскрытыми пустыми глазами.

А когда пламя поднялось особенно высоко, шагнула к нему ибросила в него пугало. Одежда вспыхнула сразу же, полыхнула яркими язычками,искры взвились до небес.

– Пусть будет так! – вскричала Корделия. Красные отсветыпревратили ее слезы в кровь. – Гори огнем! Ага, гора!

Пугало горело, красные руки охватил огонь, лицо с белымистежками-глазами почернело. Со шляпы пламя перекинулось на голову.

Корделия стояла у костра, сжимая и разжимая кулаки, незамечая искр, впивающихся в кожу, не обращая внимания на горящие листья, летящиев сторону дома. Загорись дом, она бы и этого скорее всего не заметила.

Она стояла, пока пугало, наряженное в одежду ее племянницы,не превратилось в кучку пепла поверх золы, оставшейся от листьев. Медленно,словно робот, она повернулась и прошествовала в дом, легла на диван и проспаладо утра как убитая.

В половине четвертого утра, в день, предшествующий праздникуЖатвы, Стенли Руис решил, что пора закрывать заведение. Музыка стихла двадцатьминут назад: Шеб на час переиграл музыкантов с нижнего рынка и теперь спал,ткнувшись лицом в опилки. Сэй Торин давно поднялась наверх, куда-то подевалисьи Большие охотники за гробами: Стенли почему-то думал, что эту ночь онипроводят в Доме-на-Набережной. Он также думал, что в эту ночь будут твориться черныедела, хотя и не мог сказать, откуда у него такие мысли. Он посмотрел надвухголовое чучело.

– И знать не хочу, дружище. – поделился он с Сорви-Головой.– Что мне сейчас нужно, так это девять часов сна. Завтра-то веселиться будут отдуши и не разойдутся до рассвета. Поэтому…

Дикий вопль донесся со двора. Стенли даже подпрыгнул. А Шебприподнял голову, пробормотал:

– Шо такое? – и снова отключился. Стенли не испытывалникакого желания выяснять, что стоит за этим диким криком, но ничего другого неоставалось. Тем более что кричала, судя по всему, Красотуля.