Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ - Джеймс Райзен

Люди слабы, решил он. Все дело в тщеславии.

Лэнгли. 22 августа 1991 года 7:45

После краха путча стопа телеграмм на моем столе, казалось, с каждым утром росла все больше. Просматривая сообщения, я мог примерно так же, как все в Вашингтоне, Москве и других мировых столицах, следить за новой траекторией, на которую выходил Советский Союз. Нельзя сказать, чтобы эта картина была четкой.

В то утро я получил разведсводку, в которой говорилось, что толпы в центре Москвы становятся все более агрессивными и достаточно одной искры, чтобы возникли массовые беспорядки. Наиболее воинственные толпы собирались на Лубянке, и многие, похоже, подбадривали себя старым русским способом — водкой, которая лилась рекой. Короче говоря, пришла очередь бояться другой стороне.

Площадь Дзержинского. 22 августа 1991 года, 21:30

Толпа, собравшаяся на площади Дзержинского, насчитывала около 20 тысяч человек, и она с энтузиазмом встретила предложение свалить статую «железного Феликса». По всей Москве толпы рушили бронзовые свидетельства господства большевиков и отвозили их на временное кладбище около Третьяковской галереи. Теперь пришла очередь Дзержинского.

Под бдительным оком московской милиции правительство Москвы взяло на себя руководство операцией по демонтажу памятника, и большая часть субботнего дня ушла на поиск достаточно мощного подъемного крана. Когда кран наконец занял позицию около памятника, толпа начала петь песню о Магадане, городе на западе Сибири, известном своей ключевой ролью в сталинской системе уничтожения — ГУЛАГе. Молодой вице-мэр Москвы Сергей Станкевич наклонился к микрофону и пытался повести за собой хор, но оказался плохим дирижером, и пение оставалось нестройным, толпа все-таки не хотела отказываться от траурной лирики.

Леонид Шебаршин наблюдал за происходящим на площади из окна пятого этажа здания КГБ. Он видел, как к памятнику подъехал кран, как на плечи статуи вскарабкался доброволец-«палач» и обмотал шею и туловище статуи Дзержинского стальным тросом. Потом выпрямился, подтянул спадавшие штаны и жестом показал: «Готово! Можно вешать».

Это, наверное, стропальщик, подумал Шебаршин. Заместитель мэра Москвы Станкевич, естественно, сам не смог бы накинуть петлю. Нет, всегда есть кто-то, кто отдает приказы и кто их исполняет.

Наконец, статуя была поднята с пьедестала, и этот символ репрессий, возвышавшийся над площадью с 1926 года, был положен на бок[77]. Через несколько дней его отвезут на площадку в районе Парка имени Горького, где он присоединится к статуям Ленина, которые уже начали свозить на это импровизированное кладбище.

Мало кто в толпе заметил нарисованную на противовесе стрелы крана эмблему и название фирмы «Крупп», но работник резидентуры ЦРУ в нужный момент поднял свою фотокамеру и сделал снимок, которого ждал в течение всего дня.

И только на следующий день, когда проявили пленку, стал ясен иронический смысл того факта, что статую Дзержинского снимал кран немецкого производства. Многие обратили внимание на то, что статуя Дзержинского, которая, как считалось, была отлита из металла бронзовых стволов старинных пушек «Круппа», была снята с постамента краном, произведенным тем же самым германским концерном.

Вконец истощенный, Леонид Шебаршин вернулся на свою дачу только под утро. Встревоженная жена Нина ждала его, она уже слышала сообщение о назначении мужа.

— Считаешь, это надолго? — спросила она.

— Думаю, что на несколько дней, — ответил он.

Через несколько мгновений Шебаршин уже спал, его последней мыслью было не забыть на следующий день запросить резидентов о настроениях работников резидентур и, что еще более важно, настроениях агентов. Было важно поддержать помощников.

Лубянка. 23 августа 1991 года, 3:00

Когда к трем часам ночи площадь Дзержинского опустела, небольшая группа офицеров КГБ, не привыкшая оглядываться, крадучись и обходя кучи мусора, покрывавшие площадь, подошла к статуе своего поверженного кумира. Темной краской они написали на пьедестале слова, которые «железный Феликс» унесет с собой в неопределенное будущее:

«ДОРОГОЙ ФЕЛИКС, ПРОСТИ,

ЧТО НЕ СМОГЛИ СПАСТИ ТЕБЯ,

НО ТЫ НАВСЕГДА ОСТАНЕШЬСЯ С НАМИ».

Потом они растворились в ночи.

Москва. 23 августа 1991 года, 6:00

Шебаршин проснулся внезапно, как от толчка. Несколько мгновений он пытался понять, не было ли все это дурным сном: Чрезвычайный комитет, арест Крючкова, «казнь» Дзержинского. События прошедшего дня казались отрывками какого-то кинофильма: встреча с Горбачёвым, следователи в кабинете Крючкова — какая-то бессвязная мозаика.

Окончательно проснувшись, подумал, что принесет новый день. Он знал, что его ждут неприятности. Но также знал, что новые демократы в конце концов поймут, что ни одна власть не может править без системы обеспечения государственной безопасности. К сожалению, упиваясь победой и предаваясь мстительному торжеству, они не будут думать о будущем. Да, неприятности будут, решил он, и очень скоро.

Через два часа он уже был на Лубянке и сразу же нарушил традицию. Исполняющий обязанности не должен был занимать кабинет председателя КГБ. Это не было вопросом строгого соблюдения протокола, а, скорее, одним из глубоко укоренившихся русских суеверий. Сесть преждевременно в кресло означало спугнуть удачу. Но Шебаршин решил, что драматизм ситуации позволяет ему отказаться от соблюдения этой традиции и игнорировать суеверия. Он сел за стол Крючкова.

Кабинет председателя был огромным, мрачным и лишенным каких-либо следов его прежнего владельца. Крючков был безразличен к окружавшим его вещам, он их просто не замечал. Все, что ему было нужно: хорошо освещенный стол, телефоны и какая-нибудь шариковая ручка, пусть даже самая дешевая. Эти ручки стояли в стаканчике веером. Как только Шебаршин сел за стол, на него обрушился шквал телефонных звонков со стоявших на приставном столике телефонов: звонки по специальному кремлевскому телефону, звонки по телефону верховного командования и какие-то просто непонятные ему звонки. Он переключил телефоны на помощника, решив отвечать только на звонки от руководства и верховного командования.

Поступавшие сообщения не были совершенно новыми. В адрес КГБ раздавались угрозы, какие-то силы готовились штурмовать здание, и все ждали указаний шефа. Шебаршин решил, что нужно подтвердить отданное им накануне распоряжение: КГБ не должен позволить втянуть себя в противостояние с толпой.

Телефон снова зазвонил. Это был начальник Следственного управления, сообщавший, что сторонники московской диссидентки Валерии Новодворской готовились штурмовать тюрьму в Лефортово с целью освобождения своего лидера. Шебаршин знал о Новодворской и всегда игнорировал ее как представителя истерической части политического спектра. Но он понимал, что как раз именно эта часть в настоящее время контролировала положение.