Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

Вечером вновь виделся с Наполеоном, который высказал ряд замечаний по поводу губернатора, которого он заметил проходившим под окнами своей спальной комнаты. «Когда я вижу этого губернатора, — сказал он, — мне всегда приходит в голову мысль, что я вижу человека, который накаливает докрасна кочергу для вашего Эдуарда Второго в замке Беркли. Природа меня всегда предупреждает, и она сразу же предупредила меня в самый первый день, когда я увидел его. Как на Каине, природа оставила на нём своё клеймо. Если бы я был в Лондоне и мне представили сэра Хадсона Лоу как простого обывателя и спросили бы меня: «Как вы думаете, кто этот человек?» — я бы ответил, что он — городской палач.

Вы не можете сказать, — добавил он, — что я исхожу из предвзятого мнения о вашей стране, поскольку я всегда придерживался иной точки зрения о Кокбэрне. Никогда, даже на минуту, как вы хорошо об этом знаете, он не вызывал у меня никаких подозрений, я всегда верил ему. От него я всегда с готовностью встречал врача и получал от него всё без каких-либо колебаний. Я оказывал ему полное доверие даже тогда, когда мы спорили. Но вместо добрых воспоминаний об адмирале передо мной всё время стоит образ этого губернатора. Он хочет окружить наш дом железной оградой, чтобы сотворить вторую железную клетку Баязета. С этой целью он втянул правительство в бесполезные траты по транспортировке сюда металлических полос, чтобы из них сделать железную клетку».

Порекомендовал ему встретиться с г-ном Бакстером, пояснив, что я получу большое чувство удовлетворение от помощи в виде совета и мнения другой медицинской персоны. В связи с этим Наполеон мне ответил: «К этому делу свою руку явно приложил губернатор. У д-ра Бакстера лицо-то доброе, но он слишком зависит от этого палача. От всего, к чему прикасаются руки губернатора, отдаёт гнусностью. Поэтому я думаю, что д-р Бакстер, должно быть, пострадал от общения с губернатором. Помимо всего прочего, именно губернатор рекомендовал мне этого врача, и для меня этого достаточно, чтобы отказаться от встречи с ним.

Если бы я, к несчастью, — продолжал Наполеон, — обладал подобной физиономией, то весь мир поверил бы клеветническим утверждениям обо мне. «Посмотрите, — они бы сказали. — Вы только посмотрите на лицо этого злодея. На лице этого чудовища можно увидеть печать убийств Райта, Пишегрю и тысячи других людей».

18 декабря. Письмом от майора Горрекера я был вызван в «Колониальный дом». Поскольку читатель, должно быть, уже питает отвращение ко всем подробностям поведения губернатора, который использует своё положение для того, чтобы оскорблять и унижать офицера, младше его по званию, так как последний отказывается быть его шпионом, то я не стану утомлять читателя дальнейшим описанием того поведения, которое губернатор позволил себе по отношению ко мне. Я лишь скажу, что мои ответы на его допросы и мои отказы раскрывать содержание моих бесед с Наполеоном привели к тому, что со мной стали обращаться ещё более безобразным образом, чем 18-го числа прошлого месяца. Выгоняя меня из кабинета, губернатор следовал за мной, посылая ругательства в мой адрес и угрожая мне чуть ли не рукоприкладством.

После этой сцены мне был дан приказ вновь являться на допросы в «Колониальный дом» дважды в неделю.

27 декабря. Получил письмо от майора Горрекера, сообщавшее мне, что вчера меня ждали в «Колониальном доме» и что мне приказано явиться туда сегодня. Приехав в «Колониальный дом», я встретил там г-на Бакстера, которому я сообщил после краткой беседы о состоянии болезни Наполеона и о моём окончательном и твёрдым решении никогда вновь не являться на доклад к губернатору в «Колониальный дом» и не разговаривать с ним, где бы то ни было, если вновь повторится то скандальное обращение со мной, которому я был подвергнут 18 декабря. Это было моим твёрдым решением, независимо от того, каковы бы ни были его последствия.

1 января, 1818. Состояние здоровья Наполеона сегодня почти же такое, как и вчера.

Наш разговор коснулся книги г-на Хобхауза, которая, как уже об этом говорилось, была выслана Наполеону, но сэр Хадсон Лоу задержал её у себя. Я сказал, что случайно эту книгу увидел в библиотеке сэра Хадсона один человек, который и сообщил об этом ему (Наполеону). «Это просто глупость со стороны губернатора, — заявил Наполеон, — после того, как он незаконно оставил книгу у себя, держать её на видном месте, чтобы любой человек мог увидеть её.

Во времена кардинала Ришелье один вельможа, ожидавший приёма у кардинала, чтобы попросить у него содействия по деловому вопросу, был, наконец, приглашён в личный кабинет кардинала. В то время, когда они беседовали, доложили о приезде к кардиналу одного весьма значительного лица, который вскоре появился в личном кабинете кардинала. После беседы с Ришелье этот новый посетитель откланялся, и кардинал, в знак уважения к нему, проводил его до кареты, забыв, что он оставил в своём кабинете пришедшего ранее вельможу. Вернувшись в свой кабинет, Ришелье позвонил в колокольчик и что-то прошептал на ухо вошедшему своему личному секретарю. Затем Ришелье очень вежливо переговорил с пришедшим вельможей, проявив при этом искреннюю заинтересованность к его делам, и, побеседовав с ним еще немного, проводил его до двери, пожал ему руку и очень дружески попрощался с ним, заявив, что тот может быть совершенно спокоен, поскольку он (Ришелье) принял решение помочь ему. Бедняга покидал кабинет Ришелье, в высшей степени удовлетворённый оказанным ему приёмом, рассыпаясь в благодарностях кардиналу. Но, как только он вышел из дверей кабинета, он тут же был арестован, ему запретили с кем-либо говорить и его в карете переправили в Бастилию, где его тайно содержали в течение десяти лет.

По истечении этого срока кардинал послал за ним и при встрече выразил глубокое сожаление по поводу того, что был вынужден принять в отношении него столь суровые меры, хотя у него не было причин для недовольства им. Наоборот, Ришелье верил в то, что вельможа был верным подданным его королевского величества. Но всё дело было в том, что, когда кардинал покинул кабинет, он оставил на столе документ, содержавший государственные секреты огромной важности. Ришелье опасался, что в его отсутствие вельможа мог прочитать этот документ. Безопасность королевства требовала, чтобы эти секреты не разглашались, и поэтому Ришелье был вынужден прибегнуть к столь суровым мерам, чтобы предотвратить возможность утечки содержавшейся в документе информации. А как только безопасность королевства была обеспечена, кардинал выпустил из Бастилии несчастного вельможу. Кардинал Ришелье очень сожалел по поводу случившегося, попросил прощения у вельможи в связи с причинёнными ему неудобствами и заявил, что будет счастлив загладить свою вину, выдав вельможе соответствующее вознаграждение».

Высказав своё мнение о французской революции, Наполеон привёл ряд аргументов в пользу законности присвоения ему титула императора. «Республика направила во все державы Европы своих послов и приняла у себя в ответ их послов. Это было санкционировано волей народа, победой революции, религией страны и всеми странами Европы. Людовик, который в силу обстоятельств должен был переезжать из одного государства в другое, вынужден был, в конце концов, искать пристанище в Англии, но там он был принят в качестве частного лица, и в соответствии со специально оговоренным условием он должен был принять только титул графа Лайльского. Ни одна из держав не признавала Людовика Семнадцатого или Людовика Восемнадцатого.