Наперегонки с темнотой - Рина Шабанова

асфальт кое-где пробивалась чахлая трава, гигантские, некогда затянутые в стекло небоскребы зияли темными впадинами выбитых окон. Повсюду виднелись воронки и трещины. Это был наш новый постапокалиптический мир.

Я смотрел на него, но почти не видел. За полтора прошедших месяца его однообразный гротескный пейзаж успел мне порядком надоесть, к тому же солнце, отражающееся от уцелевших оконных стекол, слепило глаза. Изнывая от жары, я рассеянно обмахивался потрепанной навигационной картой и думал о событиях сегодняшнего утра.

Уже несколько часов меня преследовало воспоминание о том, как на короткий, почти неуловимый миг я вдруг почувствовал себя безгранично счастливым. В тот момент мы с Мартой обнаженные лежали в маленькой душной комнате и оба тяжело дышали. В шесть утра уже было жарко, но это не остановило меня от ежеутреннего ритуала, когда проснувшись, я на несколько минут прижимал ее к себе, прежде чем окончательно вынырнуть из глубин ночного сна. Зачастую ритуал этот не ограничивался объятиями и сегодня был один из таких случаев.

Восстанавливая сбившееся дыхание, я лежал на кровати, как внезапно меня накрыло этим ощущением всеобъемлющего, беспредельного счастья. Я не сразу нашелся с определением своего состояния, но поразмыслив немного, пришел к выводу, что чувство бескрайнего наслаждения, удовлетворенности и любви к лучшей из существующих на земле женщин можно охарактеризовать только этим громким словом.

— Я сейчас унесусь прямиком в космос, — издав тихий смешок, прошептал я.

— Что, было прям настолько хорошо? — с иронией поинтересовалась Марта.

Перекатившись на живот, она оперлась на согнутые в локтях руки и насмешливо уставилась мне в лицо. Ее глаза лукаво блестели, а растрепанные волосы беспорядочно опускались на вспотевший лоб. Меня каждый раз сводил с ума такой ее вид, но сегодня она была какой-то особенной.

«Все в сегодняшнем утре было особенным», — просквозила в голове мысль.

— О, да! — тихо посмеялся я. — Серьезно, у меня полное ощущение, что я сейчас оторвусь от этой чертовой кровати и улечу в невесомость.

— Ну тогда не забудь и меня прихватить с собой. Я бы с радостью убралась подальше с этой планеты.

— А как же спасение остального человечества? — проведя пальцем по ее раскрасневшейся щеке, спросил я.

Вместо ответа она несколько секунд пристально вглядывалась мне в глаза, а затем, словно констатируя какую-то прописную, заурядную истину, произнесла:

— Я люблю тебя, Джон Уилсон.

— Ого! Сегодня определенно особенное утро! — Улыбаясь, я резко перевернул ее на спину и, склонившись над ее лицом, сказал то, что давно знал внутри себя, но еще никогда не произносил вслух: — И я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить.

Воспоминания оборвались, когда мы подъехали для проверки к запланированному на сегодня городскому району. Казалось, что уже найдены все уцелевшие люди и лишь изредка какой-нибудь отряд обнаруживал одинокого, голодного ребенка, немощного старика или целую семью, трясущуюся от страха в забаррикадированной в квартире. Они приходили сюда из разных уголков страны и в большинстве случаев шли прямиком к одному из убежищ, однако встречались и те, кто боязливо забивался в углы и трещины еще сохранившихся зданий.

В наши задачи входил поиск этих людей. Он был практически лишен смысла, но помимо поисковой миссии, мы отстреливали затаившихся в сумраке брошенных жилищ тварей, а также брали все, что могло сгодиться для нужд обитателей лагеря. Мы брали рабочие инструменты, стрелковое оружие, детали для починки самой разнообразной техники, медикаменты, топливо, а если повезет, то и остатки провизии.

Одним словом, мы мародерствовали. Это было узаконено предписанием сверху, но все же мы входили в чужие дома и квартиры, чтобы вынести оттуда все, что представляет ценность. Хотя все ценные в прошлом вещи давно утратили свою значимость. Еда и оружие — единственное, что имело теперь вес. Они стали нашей новой валютой и лишь обладая ими, человек мог испытывать уверенность, что проживет еще день.

Остановившись у первого из череды стоящих на пустынной улице домов, один за другим мы выпрыгнули из машины. В отряде нас было восемь человек. Проверив готовность оружия к бою, командующий разделил отряд надвое, раздал и так всем известные инструкции и указал на два больших двухэтажных дома. Получив задание, все рассредоточились и направились к вышеуказанным целям.

Докуривая сигарету, я шел следом за остальными. Мысли о раннем утре не покидали голову. Почему-то сейчас при воспоминаниях о нем на меня накатывала необъяснимая грусть, как будто я испытывал приступ ностальгии по чему-то навсегда утраченному, хотя поводов для подобного чувства не наблюдалось. Пытаясь его отогнать, я переключил внимание на дом.

Он скрывался в зарослях сорной травы, молодых кедровых деревьев, высоких каштанов и пихт. Судя по всему, раньше вокруг дома был разбит живописный сад, однако теперь тот пришел в упадок и запустение. В прошлом это был тихий респектабельный район и жившие здесь люди принадлежали к состоятельному классу общества, а потому и сам дом, и территория возле него, несмотря на колоссальные разрушения, до сих пор выглядели впечатляюще.

Сложив большой и указательный пальцы, я щелчком отправил окурок на обочину дороги и проследил взглядом за его бесшумным полетом. Вспыхнув множеством искр, он описал крутую дугу, после чего приземлился на раскаленный асфальт, а я вдруг вспомнил, как перед самым моим отъездом в нашу с Мартой комнату вошла Терри.

С поступлением в гражданские вспомогательные войска я получил кое-какие привилегии. К концу весны были отстроены еще четыре оборонительных лагеря и большинство из тех, кто не состоял на воинской службе, перебрались в другие убежища, вследствие чего в нашем стало значительно просторнее. На сегодняшний день в жилом корпусе размещалось около четырех с половиной тысяч человек против десяти ютящихся там парой месяцев ранее. Всего же в лагере теперь обитало порядка восьми тысяч жильцов.

Десять дней назад меня переселили на третий этаж, где нам с Мартой удалось занять пусть и крохотную, зато отдельную комнату. Она отгораживалась от остальных тонкими фанерными перегородками и такой же дверью, не имела окон, а в ее сжатом пространстве умещалась лишь узкая панцирная кровать и маленький металлический шкаф. Комнатушка эта была до того тесна, что напоминала коробку из-под телевизора, а на единственном свободном пятачке мог стоять только один из нас, но после пребывания на глазах у сотен посторонних людей, нам обоим она казалась невероятно роскошной.

Терри жила поблизости, но, как и большинство детей ее возраста, основную часть времени проводила на седьмом этаже. Там у них образовалось что-то вроде собственного замкнутого сообщества, где они учились, посещали различные секции, играли в свои, только им известные игры, а зачастую и ночевали. За