Оникромос - Павел Матушек

class="p1">– Кажется, моя, – ответил другой голос, тоже низкий, но не такой, как предыдущий, и у меня сложилось впечатление, что его тембр больше подходит к женской гортани.

Я не ошибся. Из группы одинаково одетых людей вышла женщина. Красивая и невысокая. Ее длинные прямые волосы были очень странного цвета. Они казались черными и в то же время темно-коричневыми. Она встала рядом со мной и с улыбкой посмотрела мне в глаза.

– Добро пожаловать в Мокудад, – сказала она. – Меня зовут Румахис, но все зовут меня Рума.

– Я Фулько, Фулько Тазар, – ответил я. – Я ищу машиниста.

Вокруг прокатилась волна сдавленного смеха.

– Он пока никуда не поедет, – объявила Рума.

– Почему?! – спросил я, возмущенно повышая голос. – Это возмутительно, этот поезд давно должен был быть в…

Я понял, что не помню, куда, собственно, направлялся этот поезд, но не хотел терять уверенности и решил подпитывать свое слабеющее возмущение профессиональным авторитетом, вытекающим из престижа моей профессии.

– …человек, который ждет меня там, будет очень недоволен, когда выяснится, что поезд прибыл не вовремя… он… у него есть для меня нотариальные документы, которые следует как можно скорее… то есть… я хотел сказать, что мне нужно заверить их… вернее… вероятно… я…

Я чувствовал, что это неправильно. Мало того, что я понятия не имел, куда ехал и с кем должен был встретиться, но я также забыл, что должен был там делать и в чем вообще состоит эта моя якобы уважаемая работа. Я даже не был уверен, что понимаю смысл слов, которыми только что пытался ее описать. Я подумал, что, возможно, на самом деле меня никто нигде не ждет, потому что на протяжении многих лет я катаюсь поездами по Чили, пребывая в пространной сфере умственного пограничья. Там я посвящаю себя какой-то призрачной работе и организую призрачные встречи, столь же абсурдные и мнимые, как и те, что происходят в воспаленных снах, вибрирующих от назойливого жужжания комаров, которые нашептывают прямо в ухо голографические инструкции, что лучше не запоминать.

Меня парализовал острый страх. Он подавил возмущение и уверенность. Рума прочла его по моему лицу.

– Спокойно, – сказала она. – Здесь всё так и есть. Конечно, ты вернешься в свою жизнь, если захочешь, но послезавтра, потому что машинист приехал на праздник и уедет только тогда, когда все закончится. Однако ты должен знать, что наш праздник случается только один раз в год, и поскольку ты прибыл сюда именно сегодня, это означает, что ты не случайно оказался в Мокудаде. Машинисты всегда кого-то привозят. Чаще всего одного человека, хотя бывает, что двоих, а то и троих. Но не все покидают поезд. И лишь немногие из тех, кто выходит из вагонов, используют свой шанс и добираются сюда. Нам было интересно, спустишься ли ты к нам.

– Я… я не знал… – бессмысленно выдохнул я, хотя на меня по-прежнему ложилась угрожающая тень тупикового упора, стоящего в конце туннеля.

– Достаточно того, что мы знали.

– Если так, то что будет теперь, когда я уже здесь?

– То же, что и всегда – уйдешь или останешься.

– Я ничего не понимаю, – честно признался я.

– Не страшно. Мокудад объяснит тебе лучше, без слов. Увидишь. Если ты ему позволишь. Ты, может, голоден?

Я растерялся. У меня было чувство, будто я лавирую в толпе своих страхов, и каждый из них внимательно наблюдает за мной холодными глазами рептилии. Рума и эти окружающие меня люди, одетые в почти одинаковые темно-синие комбинезоны, напоминали бригаду сумасшедших строителей или странную секту инженеров, поклоняющихся сложным машинам, которым служат с благоговением, непрестанно вслушиваясь в стук узлов, чтобы вычленить из него понятные слова или числа, что когда-нибудь сложатся в код откровения машинных богов. Потому мне представилось, будто меня скоро принесут в жертву – сначала свяжут, а потом бросят между мощных зубчатых колес, и те раздробят мои кости и мышцы, чтобы выжать из них чудовищную боль и что-то еще – то, что поднимает над землей воздухоплавательные суда, которым не нужны ни крылья, ни моторы, вращающие пропеллер, ни даже сам пропеллер.

Однако, когда форма такого воздушного судна практически материализовалась в моем сознании, я понял, что заплыл слишком далеко в потоке больного воображения и под влиянием необычных обстоятельствах неожиданно для самого себя раскрыл самую скрытую мазохистскую фантазию, о существовании которой раньше даже не догадывался. Я почувствовал спазм нарастающей эрекции, и меня охватил стыд. К счастью, возникшее во мне недоумение в один миг развеяло все страхи и постыдные образы, слепленные чрезмерно возбужденным воображением. Мое смущение сделало это с той же легкостью, с какой теплый летний ветер справляется с утренним туманом. Когда эти образы развеялись, я увидел в лице Румахис нечто знакомое – легкую тень узнавания, создающую впечатление, будто я уже некогда встречал ее. Я стал копаться в памяти, но ничего не нашел. Поэтому стоял среди молчаливых жителей Мокудада, беспомощный, смущенный, неспособный двигаться. Замер в своем черном пальто, накинутым на дешевый коричневый костюм в тонкую полоску. И несмотря на этот сильно выделяющийся наряд, несмотря на то, что я не имел ни малейшего понятия, где я и почему здесь оказался, внезапно, без видимой причины, мое присутствие в этом месте перестало мне казаться странным или неприличным.

У меня сложилось впечатление, что оно как-то вписывается в общий замысел, что я фактически на своем месте.

Я улыбнулся. Рума ответила взаимной улыбкой. Я наклонился, чтобы подхватить чемодан, и в тот же момент люди в темно-синих комбинезонах двинулись к пирсу, как будто мое тело послало им сигнал, которого они ждали. Мы с Румой не спеша последовали за ними.

Солнце тонуло в Тихом океане. Темнота залегла между деревянными постройками, но тут же вспыхнула теплым сиянием разноцветных фонарей. На массивных лавках, поставленных вокруг очагов, где на дровах запекались дары моря, разложенные ровными рядами на закопченных решетках, сидели мужчины и женщины из разных уголков мира. Я видел там мелких азиатов, видел африканцев, кожа которых блестела, как полированное черное дерево, видел высоких белобрысых скандинавов, видел индусов и плечистых потомков ацтеков с пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз. Они передавали друг другу бутылки вина, смеялись и что-то горячо обсуждали. Один играл на бандонеоне. Другой бренчал на продолговатом струнном инструменте, похожем на гитару. Добродушно глядя на меня, они делились вином и хлебом, и я как-то упустил момент, когда остатки растерянности, приправленной страхом, оказались стерты проклюнувшимся доверием, а ленивое времяпрепровождение в компании жителей Мокудад начало доставлять мне удовольствие.

Я съел несколько изумительных кусков трески и