Оникромос - Павел Матушек

содрать с него несколько мерцающих звезд. В форме пульсировало приглушенное влажное свечение, стекавшее по конусовидному телу – от остроконечной вершины до раскаленного квадратного основания, парившего высоко вверху, как нижняя часть пирамиды, которая веками сцеживала пласты грунта и наконец извлекла из недр земли достаточное количество оргона, чтобы подняться в воздух и начать путешествие в космос. Здесь глубинный древний холод поможет пирамиде завершить сложную инкубацию живых иероглифов и позволит им овладеть полуматериальными мыслями, которые, став свободными и самостоятельными, устремятся вглубь галактики, оседая на поверхностях скал и газовых туманностей отдаленных планет.

Ассоциация с пирамидой вовсе не была случайной, так как из этого парящего четырехугольного основания исходил такой же четырехугольный луч яркого света, который сужался книзу, образуя перевернутую пирамиду. Я чувствовал, что источник знакомого внимания находится в том месте, где кончик пирамидального свечения касается земли. Я устремился к нему. Прошел под гигантским освещенным основанием, понял, что там есть что-то еще – то, что до сих пор было скрыто в ярком сиянии. Однако я не мог разобраться, что это такое. Только когда подошел ближе, все нерезкие, размытые сильным светом детали, сложились в огромное стеклянное яйцо, которое, как автомобиль из болезненных снов, стояло на четырех высоких колесах, тонких и отливающих серебром, будто сотканных из нитей паутины. И именно это яйцо и оказалось источником знакомого внимания.

Точнее, не само яйцо, а то, что было внутри него.

Внутри яйца, под выгнутой линзой толстого стекла, гипнотически переплетались друг с другом массивные сине-серые щупальца, колышущиеся в густой взвеси вспененной бурой эктоплазмы. Их угловатые шестиугольные присоски лепились к стеклу и мгновенно отрывались, лепились, отрывались, лепились, отрывались, непрестанно, без передышки. От их действий яйцо тряслось и раскачивалось по сторонам. Однако у меня не было чувства, будто щупальца в яйце находились в заточении. Я наблюдал за ними и ощущал, что их движения источают внимание и смысл, которые доходят до меня каким-то древним, забытым способом. От этого внимания чесалась кожа, свистело в легких, болезненно распирало внутренности. Так я все более утверждался в мысли, что щупальца вовсе не пытаются выбраться, а совершают что-то совершенно иное. Нечто, в чем я могу им помочь. То, в чем им может помочь падающая на этот мир тень истинного меня, если только она осознает себя тенью.

Я подошел к ближайшему колесу. Его ободок был тонким, как джутовая бечевка, и доходил мне до шеи. Я схватил его обеими руками. И когда это сделал, мое восприятие перешло на новый уровень. Все, что не было мной и стеклянным яйцом, стало туманным и размытым. Даже люди, ухватившие за три оставшиеся колеса, казались мне каплями черных чернил, быстро расплывающимися в воде. Я ощущал присутствие каких-то наблюдателей, но они были вне поля моего зрения. Впрочем, у меня и так не было времени смотреть по сторонам, потому что одно из щупалец прилипло к внутренней стороне яйца прямо перед моими глазами, и несмотря на то, что меня отделяло от него толстое стекло, я почувствовал лицом это всасывание, производимое особенными шестиугольными присосками. Я понял, что щупальце подает мне сигнал, и налег на колесо. Я уверен, что все, кто стоял у колес, навалились в тот же момент.

Колесо не сопротивлялось. Оно плавно вращалось, и не нужно было прикладывать много сил, чтобы дать ему импульс, но оно крутилось на месте, а яйцо оставалось полностью неподвижным и не сдвинулось ни на миллиметр. Зато пространство вокруг меня начало мерцать, словно рвалась трехмерная кинопленка, которая показывает мир. Колесо ускорялось, и сопряженное с ним мерцание стремительно набирало силу. Вскоре я уже не знал, я ли вращаю его, или это оно заставляет мои руки совершать странные круговые движения, которые мутят реальность. Наконец мерцание достигло стробоскопического апогея, и мощная вспышка прожгла меня насквозь, сдула тень настоящего меня.

Я упал в зияющую, ослепительную белизну…

Я стал зияющей, ослепительной белизной…

Из небытия, из слепоты, из бесчувствия меня вырвало ощущение, будто я следую за некой острой хищной сущностью, чьи лезвия невозможно ни сточить, ни выщербить, и она без малейших усилий режет все на своем пути. Эта острая сущность мчалась по освещенному пространству среди неподвижных фигур, хорошо зная, что они в действительности вовсе не неподвижны, просто движутся намного медленнее, чем она.

Мы мчались.

Мое сознание и восприятие слились с этой острой сущностью и стали постепенно постигать все новые элементы ее структуры и наполнять их мной. Мне казалось, будто я отбрасываю на нее все более длинную тень, которая превращает ее в меня или делает ее неотъемлемой моей частью. Это расширяло мое поле зрения и увеличивало массу моего присутствия. Я понял, где верх, а где низ. Я увидел солнце на безоблачном небе и растянувшуюся до горизонта каменистую пустыню со вспененным, неподвижно кипящим песком, с застывшими камнями, выступающими из земли и с глубокими расщелинами, внутри которых зависли в оцепенении черные сплетенные колючие щупальца. Над ними, на массивных сегментарных ногах, толстых, как баобабы, неподвижно шагали огромные, покрытые панцирем существа. Их мощные вращающиеся ротовые аппараты напоминали сложные машины для дробления камней, которые теперь, как и все вокруг, застыли, скованные паутиной стяжек, замедляющих время. Эти стяжки также были частью живой движущейся острой сущности. Они тянулись именно из нее – этой сущности, из ее круглых, лишенных массы и почти невидимых генераторов, сплетающих гравитацию с течением времени в замкнутой системе циркулирующих турбулентностей, окруженных магнитной мембраной, которая источает тепло, подобно прозрачной поверхности янтаря. Я чувствовал это, потому что сам все больше становился это острой сущностью, а она, в свою очередь, все больше становилась мной. Я также чувствовал, как мое сознание с легкостью проникает в волокнистую мякоть обездвиженных черных щупалец, и каждая из них, без исключения, очень медленно распадается на кусочки, неспешно разбрызгивая густой темно-зеленый сок. Гиганты на сегментарных конечностях рушились под губительным натиском моих массивных, враждебно настроенных мыслей, медленно схлопывались и превращались в серый прах, не успевая упасть на песок и камни.

Вдруг, среди всех этих распадающихся существ, под паутиной разветвленных стяжек, в самом центре вихря замедленного времени между призрачными генераторами, между манипуляторами измерений, автономными излучателями различных видов энергии и массивными головками твердой тьмы, застывшей вокруг жидких ядер пульсирующей плазмы, я ощутил зависшее в пространстве уплотнение материи, из которого росли все органеллы, составлявшие острую сущность и самого меня. Заинтригованный, я переключил свое внимание на это уплотнение.

Там был мужчина. Он стоял с закрытыми глазами. На нем была черная кожаная куртка,