Зеркало и свет - Хилари Мантел

Он говорит:

– Возможно, нужна другая политика. Однако умоляю ваше величество, не надо для начала отрубать руку Суррею.

Фиц добавляет:

– Прошу, не проливайте без надобности древнюю кровь.

– Древнюю кровь? – смеется король. – Разве первый Говард не был стряпчим в Линне?

– Да, ваше величество, был.

Два с половиной века назад – и что это, если не мгновение в стране, где над деревьями торчат головы великанов?

Он вспоминает их: Болстера, Вада, Гроха. Смотрит на Генриха. Тот готов сдаться и пощадить мальчишку, но Суррей должен об этом знать. Король как хищный сорокопут, что подманивает безобидных птах, подражая их пению, а затем насаживает жертву на шип и съедает на досуге. Он говорит:

– Если исключить ваше величество, все мы, копни глубже в прошлое, были стряпчими. В Линне или где-нибудь еще.

– А еще раньше мы все были дикими зверями. – Генрих улыбается, но улыбка быстро меркнет. – Отправьте мальчишку в Виндзор. Скажите, ему запрещено покидать пределы замка. Может гулять в парке, но предупредите, что за ним будут следить. Когда мы приедем туда, он не должен к нам приближаться, пока мы сами не разрешим. – Он смотрит в пространство. – Милорд Кромвель, доброе дело примирить великие семейства. Но вы же не думаете, что Норфолк когда-нибудь станет вашим другом?

– Не думаю, – отвечает он. – И о милосердии прошу не для того, чтобы ему угодить.

– Ясно. Не для того, чтобы ему угодить. Однако, мне сказали, вы говорили с ним о большом приорате в Льюисе? Говардовские края и ваши, если не ошибаюсь?

Король совещался с Ричардом Ричем, спрашивал, какой джентльмен хочет какое аббатство и почему. Лайл, например, пытался заполучить Болье, Саутуик и Уэверли, прежде чем согласился на более скромный монастырь в Девоне. Он, Кромвель, покупает земли в Сассексе, где намерен теснить Говардов, подбираться к их границам.

– Я подумал, когда аббатство Льюис будут сносить, если ваше величество не возражает, дом приора можно будет перестроить для моего сына.

Королевский гнев улегся. Он вспомнил, что должен быть Генрихом Великодушным.

– Грегори и его жена могут ждать от меня всех возможных милостей. Только, милорд, в Льюисе ведь очень большая церковь, на ее снос уйдет несколько месяцев?

– Я не буду ее сносить, я ее взорву.

– Правда? – Король смотрит уважительно.

– Я знаю одного итальянца, он считает, это возможно.

– Приходите ко мне после ужина, принесите планы. – Генрих оживился, как ребенок.

Капитул ордена Подвязки собирается у короля в Виндзоре. Генрих проглядывает список и объявляет:

– Одно место мы оставляем для принца, который, Божьей милостью, скоро у нас родится. Второе мы отдаем лорду – хранителю печати.

Приглушенный то ли ропот, то ли гул. Джентльмены гудят, но не находят в себе сил сразу зааплодировать. Они знали, что так будет, и все равно в ужасе. Сын пивовара. Такое надо переварить.

Он преклоняет колено перед королем и рассыпается в красноречивых благодарностях. Генрих надевает на него цепь, тридцать унций золотых звеньев-узлов и эмалевых роз. На цепи висит знак ордена Подвязки, изображение святого Георгия, золотой всадник на золотом коне.

– Встаньте, милорд, – шепчет король.

Недостает лишь дракона; тот не убит, думает он, а лежит, свернувшись, на припеке. Сестра Кэт рассказывала ему про дракона, который съедал по семь женщин каждую субботу, даже Великим постом.

Генрих говорит:

– Вы вступили в священное братство. Все, что нужно знать о предстоящих ритуалах, вам расскажет милорд Эксетер. Либо Николас Кэрью или кто-нибудь еще из моих достославнейших собратьев. Все они любезны моему сердцу, как и вы, дорогой Томас. Желаю вам прожить долгие годы в вашем новом рыцарском достоинстве.

Рыцари выражают одобрение ревом и грохотом. Генри Куртенэ, маркиз Эксетерский, присоединяется к остальным с опозданием. Церемония состоится в конце августа. В Европе по-прежнему мир. Король говорит, Писание можно дать народу, новый перевод годится; епископы ставят подписи на разрешениях и отправляют их печатнику.

Накануне церемонии он едет в Виндзор, где каноники встречают его приветливо, однако он видит, что они смущаются, боятся его обидеть. Милорд, мягко советует один, сегодня вечером вам нужно подумать о своих грехах и, если захотите, исповедаться. Завтра вы должны быть безупречны, ибо завтра вы вступите в орден, в котором, соберись всего его члены, вы бы оказались в одной процессии с королями Франции и Шотландии и даже с самим императором Священной Римской империи Карлом.

Знаете ли вы, говорит ему служитель гардеробной, что король по-прежнему хранит здесь орденские одежды юного Ричмонда? Они висят на прежнем месте. Если бы тот спустился с небес, то мог бы шагнуть прямиком в них.

В доме одного из каноников стену завивает написанная листва с тюдоровскими розами и огромными гранатами. Это единственное дозволенное изображение этих плодов, объясняет каноник, а почему дозволенное? Потому что, видите, здесь над дверью нарисован Артур, принц Уэльский, когда тот женился на испанской принцессе, а вот и она сама, на нее указывает колесо, символ мученичества ее святой покровительницы Екатерины. И мы, каноники, всегда говорили, что это прекрасная живопись, и мы можем ее сохранять без страха, ведь наш король, хоть и отрицает, что был женат на принцессе Арагонской, никогда не отрицал, что она была женой его брата.

– Но все это было очень давно, – замечает он.

– Вы так думаете? – удивляется каноник. – А мне кажется, не так уж и давно.

Здесь с незапамятных времен располагалась певческая школа. Высматривая изображение старой королевы, он слышит, как дети разучивают мотет, и звук выводит его на яркое солнце под древними стенами. Он видел их в классе, гнездо певчих птичек, тесно прижатых тельцами, их пение взмывало над обстоятельствами их жизни; что с ними будет, когда голоса начнут ломаться, придется ли им жить в бедности? Они станут учителями музыки, будут учить игре на верджинеле балбесов с толстыми пальцами и девчонок-ломак, тянущих шею и ловящих свое отражение в стекле. Они будут петь в воскресенье в церкви, быть может, стихи из новой Библии. У него такие же дети в собственном доме, хоть не столь вымуштрованные, как у короля. В певческой школе ноты нарисованы на стене, чтобы весь класс зубрил их одновременно. Когда дети выучатся, ноты замажут побелкой. Однако песни не исчезнут. Они уйдут глубоко в штукатурку, навсегда поселятся в стене.

Завтра все должно пройти без заминки, поэтому лорд Эксетер и Кэрью проводят с ним репетицию; Фицуильям тоже здесь, ободряет его своим присутствием. Все лежит под рукой: его лазурная мантия, шляпа с белым плюмажем. Он выставил королю счет на восемнадцать ярдов темно-красного бархата и девять ярдов белой тафты. Все готово и для украшения его почетного места: шлем, подушка, знамя, как предписано уставом. Рыцари прошествуют в часовню Святого Георгия, где в зале Ордена с него снимут плащ, облачат его в сюрко и вручат меч. В сопровождении двух рыцарей он с непокрытой головой пройдет к хору, положит руку на Библию и принесет клятву. Дальше, объясняют ему, вы подниметесь на почетное место, и герольд Подвязки – он будет стоять вот здесь, запомните, пожалуйста, – передаст мантию сопровождающим рыцарям, и те опустят ее вам на плечи. Затем они возьмут цепь и – приготовьтесь – наденут ее на вас. После этого будет прочитано благословение, молитва святому Георгию, дабы тот направлял вас в бедах и благополучии сего мира.