Зеркало и свет - Хилари Мантел

Мастер Ризли говорит:

– Вы огорчены, сэр? Если бы вас ценили по заслугам, вы были бы герцогом.

– И в конце концов, – подхватывает Ричард Рич, – доходы у вас вполне герцогские.

– Вы получили орден Подвязки, сэр, – говорит Рейф. – Разумному человеку этого должно быть довольно.

Он припоминает все последние разговоры с королем и приходит к выводу: дело в Поле. Я не убил его, как обещался, и не приволок, связанного и скулящего, к ногам Генриха. Король видит все, что делает и чего не делает министр; как судья или рьяный зритель на турнире, отмечает, когда удар пришелся мимо противника и когда копье преломлено о тело. Король наблюдает за советом, точно со сторожевой башни за началом кровавой битвы. Он дает министрам свободу, но ставит вокруг них незримую ограду своих ожиданий, колючую, как терновник. Ее не заметишь, пока не наткнешься на шипы.

Через два дня после крестин сообщают, что у королевы жар и тошнота. Доктора снуют туда-сюда, а когда они уходят, их сменяют священники. Мы думали, когда младенец родился, ожидание кончилось, но оно наступает сейчас.

Генрих собирался вернуться в Ишер, теперь не знает, ехать или оставаться. Королева ослабела, и ее соборуют. Генрих говорит, это не значит, что она умрет; таинство совершают, дабы укрепить ее силы. Вне себя от волнения, он меряет шагами комнату, молится и говорит. Да, его мать, родив последнюю дочь, проболела неделю и скончалась. Однако его сестра Маргарита после родов девять дней лежала при смерти, но оправилась и еще нас всех переживет. Суеверные говорят, это потому, что ее муж, шотландский король, совершил паломничество к мощам святого Ниниана на Галлоуэйском побережье; якобы он прошел пешком сто двадцать миль. Я пошел бы пешком в Иерусалим, говорит Генрих, однако паломничества бесполезны; Господь убережет Джейн, если я не уберег.

Некоторые духовные лица в окружении короля записывают его слова с датой и временем: король собственными устами сказал, что, хотя паломничества бесполезны, соборование – таинство. В прошлом году число таинств сократили с семи до трех, теперь их снова семь, – похоже, четыре потерянных нашлись. Так написали епископы в своей книге. Или не написали? Трудно сказать. Ее постоянно возвращают в типографию с поправками и дополнениями. В народе ее называют «Книгой епископов», но скоро, ворчат миряне, у каждого епископа будет своя книга. Прежде ты знал, что делать и сколько платить, чтобы обеспечить себе вечное блаженство. А сегодня пост от праздника толком не отличить.

Ему, лорду – хранителю печати, нечего делать на королевиной половине, и даже найди он предлог туда пойти, никто бы не сказал ему, что происходит. Так что он возвращается в Сент-Джеймс, в дом, который сдал ему в аренду король, подальше от заразных толп. Позже невестка ему скажет, в последние дни Джейн не всегда нас узнавала. По временам она не понимала, что мы говорим, пыталась сесть; мы давали ей вина для поддержания сил, но она больше проливала, чем выпивала.

Больной говорят, что малыш хорошо сосет кормилицыну грудь. Он теперь не только принц Уэльский, но и граф Корнуольский. Она кивком показывает, что рада.

Когда он жил во Флоренции, Портинари показывали ему Рождество, написанное для них в Брюгге лет за двадцать до того. Это картина с дверцами, которые открываются в зиму. В ней время исчезает и одновременно происходит много такого, чего не бывает в обычной человеческой жизни. На картине присутствует прошлое и будущее происходит сейчас. Мария не знала мужа, но однажды, и сейчас, и всегда над ней стоит ангел, святой дух касается ее сердца и утробы. А в центре лежит на голой земле новорожденный младенец, белый и беззащитный, и пастухи с ангелами расступаются перед молодой матерью, в то время как на холме все еще беременная Мария здоровается со своей родственницей, святой Елизаветой, а на другой возвышенности, далеко в будущем, Мария, Иосиф и ослик бредут в Египет.

Кто, поглядев на эту картину, поверит, что Пресвятая Дева мучилась родами? Она благоговейно смотрит на младенца, которого произвела на свет. Перед ней, в красном, Маргарита Антиохийская, покровительница рожениц, а у ног Маргариты дракон, который во время оно ее проглотил. Здесь же Магдалина с сосудом благовоний и святой Антоний с колокольчиком. На крестьянских лицах пастухов – умиленное изумление. Все наше будущее заключено между их сжатыми ладонями. Ангелы немолоды. Вид у них умудренный, крылья переливаются павлиньими глазками. Три волхва переваливают через холм. Их путь почти закончен, но они еще этого не знают.

Все это ложь, думает он: безболезненные роды, мирная жизнь в Египте, благочестие коленопреклоненных донаторов, врисовавших себя в историю. Король наверняка мечтает вскочить на быстрого скакуна, унестись по тем же горам туда, где незримо занимается новый день, где прошлое не повторяется вновь и вновь, свиваясь петлей, удавкой. Он бросил Екатерину в Виндзоре, уехал на охоту и не вернулся. В Гринвиче с Анной он встал с турнирной скамьи, сел на коня и ускакал в Лондон, прихватив Генри Норриса, – ни разу не глянул в сторону жены, никогда ее больше не видел. Он оставляет королев, пока они его не оставили.

Небольшая охотничья свита Генриха готова к отъезду, однако он остается. Надежды уже нет. В восемь часов двадцать четвертого октября он идет в спальню королевы и смотрит на нее в последний раз. Она дышит с трудом. Врачи уходят, их искусство бессильно. Что есть жизнь женщины? Апрельская роса на траве.

В Сент-Джеймсе, очень поздно, ему приносят письмо.

– Это от Норферка, – говорит Кристоф. – Написано сегодня вечером, сказал гонец.

Кристоф роняет письмо на стол, словно оно испачкано.

Потом ломает печать. «Молю вас приехать как можно раньше, дабы утешить нашего доброго государя, ибо как в жизни нашей госпоже не было равных, тем горестнее…»

Он тоже роняет письмо. Потом снова берет в руки и отдает Мэтью – убрать к другим документам. Мысли переносятся к дороге, к реке. Раскисшая грязь, снег на земле, Темза, взбухшая от воды, вышла из берегов; кардинал в Ишере, парламент готовится его уничтожить, а он, никто в шерстяном платье, силится удержать шапку на склоненной голове, в то время как черный северный ветер рвет его и лупит, как разбойник, каждую ночь норовя скинуть в канаву.

– Который час?

Кристоф смотрит на него с жалостью:

– Вы не слышали полуночного звона?

Он думает, если бы Джейн вышла за меня, она была бы сейчас жива; я бы управился лучше.

Вернувшись ко двору, он проходит в свой кабинет и молча садится за стол. Мастер Ризли говорит:

– Вы как будто злитесь, сэр?

Зовите-меня вошел бесцеремонно, бросил шляпу на табурет и принялся искать в сундуке какие-то бумаги.

Рейф говорит:

– Кто бы не злился, что умерло такое чудесное создание? Милорд считает, виновато окружение королевы. Ее не уберегли от сквозняков и позволяли ей есть все, что захочет.

– Я жалею, что меня не было в Хэмптон-корте, – говорит он. – Надо мне было никого не слушать и остаться там.