Правда варварской Руси - Валерий Шамбаров

А Яков, как только получил корону, стал создавать профессиональную армию. И двинул ее быстро, чтобы пресечь смуту в зародыше. Мятежников окружили у Седжмура и разгромили. Монмут бежал, но вскоре был схвачен и казнен. Многих его сторонников положили на месте. А над пленными главный судья лорд Джефрис устроил «кровавый суд» — 300 человек повесили, 800 продали в рабство на Барбадос. Любопытно, что выручку от продажи было решено поделить при дворе. Даже королева и ее фрейлины получили свою долю. И были, похоже, очень довольны. А королевские полки выступили в Шотландию. Пресвитериан подавили, Аргайля и других предводителей казнили. Чтобы упрочить свои позиции, Яков ввел новую «Декларацию веротерпимости». Которая отменяла ограничения для католиков и разрешала назначать их на государственные посты. И… вот тут-то король просчитался. Такое понимание свободы совести стало красной тряпкой для всей британской «общественности»! И прежде непримиримые виги и тори сразу нашли общий язык — объединились в оппозиции к монарху.

По некоторым свидетельствам, после смерти Грушецкой и сына Федор Алексеевич не собирался больше жениться и говорил Языкову, что намерен сделать наследником брата Петра. Достоверна ли эта версия, трудно судить. Но в любом случае, для Милославских положение стало тревожным. Ведь 17-летний царевич Иоанн на пост главы государства не годился — еще более болезненный, чем Федор, он был почти слеп, хром, косноязычен. А партия Нарышкиных усиливалась. Их сторону держал патриарх Иоаким, недовольный полонофильскими реформами. И почти все родовитое боярство, оттертое от власти временщиками и ущемленное отменой местничества — Долгоруковы, Репнины, Ромодановские, Шереметевы, Куракины, Урусовы. Многие служилые понимали, что при Нарышкиных реальная власть вернется к Матвееву, и предпочитали его бездарному Ивану Милославскому.

А Языкова и Лихачева не устраивали ни Нарышкины, ни Милославские. Им требовалось, чтобы Федор все же произвел сына. Тогда фавориты в случае смерти царя смогли бы стать опекунами. И они давили на государя, уговаривали. Учитывая его слабое здоровье, спешили. Пусть хоть успеет зачать наследника. Прошло лишь полгода от кончины Агафьи, и Федор согласился жениться вторично — на родственнице Языкова, 14-летней Марфе Апраксиной. Правда, врачи предупреждали, что брачные обязанности могут пагубно сказаться на его ослабленном организме. Но фавориты добились своего. 14 февраля 1682 г. свадьба состоялась. Она повлияла на судьбу Матвеева. Марфа являлась его крестницей, попросила мужа амнистировать крестного и друга своей семьи. И Федор согласился. Объявил Матвеева невиновным, повелел вернуть из ссылки и возвратить ему конфискованное имущество.

Дела Милославских стали еще более шаткими. Казалось, они проигрывали в любом случае. Но, похоже, врачи оказались правы. Попытки продолжить род с юной и горячей женушкой подорвали силы царя. Он тяжело заболел. Ухаживать за братом деятельно взялась Софья. Неотступно находилась у его ложа, не спала ночей. Но при этом замкнула на себя и контакты царя. Передавала его распоряжения, в ее присутствии решались государственные дела. Федор угасал быстро. Надежды на его выздоровление становились все слабее.

А между тем в Москве назревал взрыв… Здесь стоит уточнить, что в отношении законности правление Федора было далеко не безупречным. Он почти не выходил из дворца, был связан с внешним миром только через придворных. Витал в реформах, сыпал указами, а повседневные дела текли самотеком. Система контроля за администрацией и «обратной связи» с подданными была разрушена. А развившийся фаворитизм способствовал злоупотреблениям. Коснулись они и московских стрельцов. Их было 22 полка, они являлись отборным, привилегированным войском. Получали от казны избы, землю, жалованье, право беспошлинных занятий ремеслами и торговлей. Служба была выгодной, в полк старались записать детей и других родственников. Под Чигирином стрельцы проявили чрезвычайно высокие боевые качества. Но на войну ходили далеко не все, значительная часть оставлялась для охраны Москвы и царя.

И шло расслоение. Одни начинали считать службу делом второстепенным, стремились больше времени уделять личным промыслам. Другие завидовали товарищам, не участвовавшим в походах, — пока кто-то надрывался в трудах и лишениях, их сослуживцы развивали эти самые промыслы и отлично зарабатывали. Некоторые офицеры использовали стрельцов для работ в своих хозяйствах. Впрочем, такое практиковалось и раньше, ведь за это командиры расплачивались ответными поблажками — разрешением записать в полк сына-несмышленыша, освобождением от учений, разнарядкой, кому выступать из Москвы, а кому остаться. Возникли и задержки жалованья. Хотя тут командиры вряд ли были виновны, поскольку это случилось во всех полках сразу. Либо дала сбои реформированная налоговая система, либо деньги ушли в другом, «нецелевом» направлении. Например, на царскую свадьбу, на создание местных приказных управлений. А может, пользуясь покровительством фаворитов, «позаимствовал» кто-то в самых высших эшелонах. Но стрельцы катили бочки на своих начальников: Особенно на тех, кто был строг и придирчив по службе.

Весной они подали челобитную о недоплатах денег царю. Федор поручил расследование Языкову. Тот доложил, что это клевета, челобитчиков было велено бить кнутом и отправить в ссылки. 23 апреля последовала вторая жалоба, на полковника Грибоедова. Мол, задержал половину жалованья, чтобы строить загородный дом. Но Федор был уже при смерти, при дворе было не до челобитных. Выборного с жалобой препроводили в Стрелецкий приказ. А 80-летний Юрий Долгоруков был начальником строгим, счел попытку обращения к царю грубым нарушением субординации. К тому же ему доложили, что выборный пьян и говорит «слова непригожие». Долгоруков велел его высечь. Когда того повели, встретились другие стрельцы, и челобитчик призвал их на помощь — дескать, не от себя же шел, а по общему приговору. Стрельцы вступились и отбили его. В Стрелецкой слободе пошло брожение. До которого властям дела не было, партии Нарышкиных и Милославских готовились к решающей схватке.

И ситуацией воспользовалась «третья сила» — Иван Андреевич Хованский. Он происходил от Гедиминовичей, в польскую войну прославился как лихой рубака. Но политиком был никаким, да и вообще считался человеком глуповатым, носил прозвище «Тараруй» — болтун, балаболка. Хованский был обижен тем, что, несмотря на знатность рода и заслуги, в Боярской Думе с ним не считались. И вдобавок он являлся тайным раскольником. Вот и задумал что-то вроде «старообрядческой революции». Принялся ездить по полкам и подогревать недовольство. С рядовыми общался запросто, за это стрельцы его любили, слушали, а Хованский внушал, что дальше им еще хуже будет — не дадут ни корму, ни денег, и вообще «бояре-изменники» продадут Москву еретикам и искоренят православие.

А 27 апреля скончался Федор Алексеевич. Тут же, у гроба царя, партия Нарышкиных во главе с патриархом Иоакимом предприняла подготовленный демарш. Настроив нужным образом духовенство, патриарх спросил бояр, кому быть государем, Ивану или Петру? Большинство было за Петра, но высказалось, что по закону надо бы созвать Земский Собор. Однако Иоаким поспешил. Опасаясь противодействия, решил действовать быстро. Объявил — а зачем ждать? Сейчас же и спросим у народа! Вышел на Красную площадь и обратился к собравшимся людям, кого они хотят? Естественно, вопрос был поставлен таким образом (и самим патриархом!), что толпа почти единогласно кричала: «Петра!» Софья пробовала возражать, что подобное избрание незаконно, и если Иван недееспособен, то и Петр еще мальчик. Поэтому пусть будут 2 царя. Иоаким ее доводы легко разбил. Дескать, многоначалие пагубно, и Богу угоден един государь.