Гибель гигантов - Кен Фоллетт

— Стреляйте! — крикнул Азов, направляя пистолет на Григория. — Убейте предателей!

Григорий принял решение.

— Ладно, ребята! — крикнул он, поднимаясь на ноги. Он повернулся спиной к приближающимся русским солдатам, посмотрел налево, направо — и поднял винтовку. — Вы слышали, что сказал майор! — он качнул винтовкой, словно начиная разворот — и направил ее на Азова.

Если уж стрелять в своих, лучше он убьет не солдата, а офицера.

Долгое мгновение Азов смотрел на него — и Григорий спустил курок.

Первый выстрел попал в коня, и это спасло Григорию жизнь, так как Азов тоже выстрелил. Конь шарахнулся в сторону, и от этого внезапного движения выстрел пуля прошла мимо. Не задумываясь, Григорий передернул затвор и выстрелил снова.

И промахнулся. Григорий выругался. Теперь его жизнь висела на волоске. Как и жизнь майора.

Азов пытался усмирить коня, но не мог. Григорий следил за его движениями через прицел винтовки. Он выстрелил в третий раз и попал Азову в грудь. Увидел, как майор медленно падает с лошади. Когда тяжелое тело с плеском свалилось в грязную лужу, он мрачно подумал, что так тому и быть.

Конь неверной поступью пошел прочь, а потом вдруг по-собачьи сел на землю.

Григорий подошел к Азову. Майор лежал в грязи на спине, глядя вверх, неподвижный, но еще живой, из раны струилась кровь. Григорий огляделся. Отступавшие солдаты были слишком далеко, чтобы ясно видеть происходящее. Своим же он мог доверять: много раз он спасал им жизнь. Он приставил дуло винтовки ко лбу Азова.

— Это за всех хороших солдат, которых ты убил, бешеный пес, — сказал он. Потом поморщился и приподнял верхнюю губу. — И за мой выбитый зуб, — и спустил курок.

Майор обмяк и перестал дышать.

Григорий глянул на солдат.

— В майора попала случайная пуля противника, — сказал он. — Отходим! — и подошел к лошади. Животное попыталось подняться, но Григорий увидел, что у него сломана нога. Он приложил винтовку к лошадиному уху и выпустил последний заряд. Конь завалился на бок и замер.

II

После окончания Брусиловского наступления, Григорий был переведен в столицу, которая теперь называлась «Петроград», потому что «Санкт-Петербург» звучало слишком по-немецки. По всей видимости, проверенные в бою войска нужны были в столице, чтобы защищать царя, его семью и его министров от гнева толпы. Остатки батальона слили с элитным Первым пулеметным полком, и Григорий поселился в казармах на Большом Сампсониевском проспекте, на Выборгской стороне, в рабочем районе заводов и трущоб. Первый пулеметный полк имел хорошее жилье и питание: защищая ненавистный режим, солдаты не должны были ни в чем нуждаться.

Григорий был счастлив, что возвращается, но перспектива встречи с Катериной вызывала у него опасения. Он жаждал видеть ее, слышать ее голос, мечтал подержать на руках ее ребенка, своего племянника. Но его тревожила собственная страсть. Катерина была его женой только на бумаге. Григорий не имел права ее любить.

Он даже не хотел сообщать ей о своем приезде. В городе, где живет больше двух миллионов человек, они могли никогда и не встретиться… Но это было бы слишком.

В день приезда выходить из казарм не разрешили. Невозможность пойти к Катерине привела его в отчаяние. Вместо этого они с Исааком встретились с другими большевиками, жившими в казармах. Григорий согласился посещать занятия в кружке.

На следующее утро отделение Григория было присоединено ко взводу, назначенному охранять дом князя Андрея, хозяина земли, на которой стояла родная деревня Григория. Князь жил во дворце на Английской набережной, над Невой. В полдень солдаты выстроились на ступенях. В городе было сумрачно от низких дождевых облаков, но изо всех окон дворца лился свет. За стеклом, обрамленным бархатными портьерами, словно занавес в театре, сновали туда-сюда слуги в вычищенных ливреях — носили бутылки вина, тарелки с деликатесами, серебряные подносы с фруктами. В вестибюле играл маленький оркестр, и звуки музыки были слышны на улице. У входа останавливались большие сверкающие автомобили, лакеи спешили распахнуть дверцы, и появлялись гости — мужчины в черных костюмах и женщины, закутанные в меха. Через дорогу на них жадно смотрела небольшая толпа.

Все было как обычно — и все же немного иначе: каждый раз, когда кто-то выходил из машины, в толпе раздавались смешки и улюлюканье. В старое время полиция в одну минуту разогнала бы толпу дубинками. Но сейчас здесь не было полиции, и гости как можно быстрее поднимались по ступенькам между двух рядов солдат и поспешно исчезали за дверью.

Григорий считал, что прохожие правы, когда смеются над знатью, которая так оскандалилась с этой войной. И если начнутся беспорядки, он был настроен принять сторону толпы. А уж стрелять в нее он точно не собирался, и ему казалось, что многие солдаты думают так же.

Как могли аристократы в такое время устраивать подобные мероприятия? Пол-России голодало, и даже у солдат на фронте паек был довольно скудный. «Если я увижу этого князя Андрея, — думал Григорий, — мне придется сдерживаться, чтобы не убить его, как майора Азова».

Наконец толпе надоело, и она разбрелась. Всю вторую половину дня Григорий провел, внимательно вглядываясь в лица проходивших мимо женщин, горячо и безрассудно надеясь увидеть Катерину. К тому времени как гости начали разъезжаться, на улице стемнело и стало холодно, так что ни у кого не было охоты поблизости вокруг.

После бала солдат пригласили зайти через черный ход — доесть то, что осталось после слуг: мясо и рыбу, холодные овощи, недоеденный хлеб, яблоки и груши. Все это вывалили на разделочный стол вперемешку: ломтики мясной нарезки — с рыбным паштетом, фрукты — в мясной подливке, ломти хлеба в пепле от сигар. Но в окопах приходилось питаться и похуже, а с завтрака — утром давали кашу и соленую треску — прошло уже очень много времени, так что они уписывали за обе щеки.

Ненавистного князя Григорий так и не увидел. Что ж, может, и к лучшему.

Когда они строем вернулись в казармы и им возвратили оружие, всех отпустили в увольнение. Григорий был счастлив: наконец-то он сможет увидеть Катерину! Он зашел на кухню с черного хода и попросил хлеба и мяса, чтобы отнести Катерине: сержант пользовался кое-какими привилегиями. Потом начистил до блеска сапоги и пошел.

Выборгская сторона, где стояли казармы, была на северо-востоке, а Катерина жила на юго-западе, в районе Нарвской заставы (если, конечно, она по-прежнему оставалась в его старой комнате неподалеку от Путиловского завода).

Он пошел по Большому Сампсониевскому проспекту, а потом через Литейный мост в центр. Несколько дорогих магазинчиков все еще работали, в витринах горел яркий электрический свет, но многие были закрыты. В магазинах попроще мало что можно было купить. В витрине хлебной лавки стоял одинокий пирог и лежала написанная от руки записка: «До завтра хлеба не будет!»

Выйдя на широкий Невский проспект, он вспомнил, как шел здесь с матерью в тот роковой день 1905 года, когда на его глазах ее убили царские солдаты. А теперь сам он был в числе царских солдат. Но он не станет стрелять в женщин и детей. Если бы произошло что-то подобное сейчас, вряд ли нашлось бы достаточно солдат, чтобы справиться с толпой.