Зеркальный вор - Мартин Сэй

— Из Триеста, — продолжает он, прочистив горло, — мы направимся в Фиуме, затем в Карлштадт и далее через горы к далматинскому побережью. В Спалато мы должны прибыть до Дня святого Антония. Вы предвидите какие-нибудь осложнения? Ваша жена и сыновья смогут в короткий срок преодолеть такие расстояния?

Серена, глотнув из бокала, кивает, потом делает еще один глоток. На Гривано он не глядит.

Гривано рассматривает свой бокал, медленно поворачивая его в лучах солнца.

— Вы не могли бы устроить так, чтобы ваши сыновья находились подальше от печей в оставшееся до отъезда время? — спрашивает он.

— Это возможно. Но зачем?

— Впереди у нас несколько дней трудного путешествия. Частью по заброшенным горным дорогам. Исходя из моего опыта — сейчас я говорю как врач, — длительное пребывание под открытым небом и воздействием стихий тяжело сказывается на молодых людях со свежими ранами и ожогами.

В глазах Серены мелькает страдальческое выражение.

— Да, — говорит он, — я понимаю вашу озабоченность.

Он осушает свой бокал, наполняет его вновь и покачивает круговым движением. Густая жидкость покрывает стеклянные стенки, как масло.

— Зеркала, — говорит он. — Мы должны будем делать зеркала, верно?

— Вы будете делать зеркала только в весенние месяцы, — говорит Гривано, — а в остальное время года можете заниматься производством любых изделий по своему усмотрению. Таковы наши условия.

— Я не умею серебрить зеркала. И листовым стеклом я тоже не занимался.

— Да, нам это известно.

Серена рассеянно перекатывает основание графина по столешнице. Выпитое уже начинает сказываться — это видно по его глазам.

— Стало быть, вам нужен еще кто-то, кроме меня.

— Верно. И у нас есть такой человек.

— Скажите, дотторе, вам удалось найти Верцелина после нашей прошлой встречи в таверне?

Гривано смотрит на мастера, но тот все так же избегает встречаться с ним взглядом и, хитровато улыбаясь, продолжает манипуляции с графином. Прежде чем ответить, Гривано отпивает глоток бренди, при этом ощущая удары своего пульса на шее.

— Да, — говорит он, — я его нашел.

— Я так и думал, — говорит Серена. — С тех пор никто в Мурано его не видел. Когда ко мне пришли люди из зеркальной мастерской Мотты и спросили о нем, я сказал, что вы той ночью отправились на его поиски.

Бренди начинает подниматься из желудка, дюйм за дюймом подступая к горлу Гривано.

— Я не сомневался, что они еще раньше узнали об этом от хозяйки «Саламандры», — продолжает Серена. — Я также взял на себя смелость сообщить им, что позднее той же ночью встретил вас на площади Сан-Стефано и вы сказали, что найти его вам не удалось. Почему-то мне взбрело в голову, что такой ответ будет самым правильным. Надеюсь, вы на меня не в обиде, дотторе.

Гривано испускает долгий выдох, переходящий под конец в нервный смешок. Затем без слов протягивает к Серене свой бокал, и снова раздается тихий хрустальный звон. Какое-то время они пьют молча.

— Скажите, дотторе, что вы думаете об этой вещи? — говорит Серена, передавая ему графин.

Качественная работа, хотя шедевром это не назовешь. Стекло могло бы быть чище и светлее. Тем не менее это лучше любого стеклянного изделия из всех, какие он видел при султанском дворе. С одобрительным жестом Гривано возвращает графин мастеру.

— Я сделал его, когда мне было двенадцать, — говорит Серена. — Мой первый графин. Такие вещи — это хлеб насущный стеклодела. И все же этот оказался недостаточно хорош, чтобы меня перевели из учеников в подмастерья. Впрочем, я тогда был еще очень молод.

Кивнув, Гривано допивает свой бренди и вновь изучает бокал при свете из окна. Щелкает по нему ногтем. Подносит ближе к глазам.

— Ну как, видите изъян? — спрашивает мастер.

Гривано всматривается и обнаруживает в основании бокала цепочку из крошечных пузырьков, разглядеть каждый из которых в отдельности невозможно, а все вместе они размером не превосходят ресницу.

— Вы об этой мелочи? — уточняет Гривано. — Потому бокал и не пошел в продажу?

— Разумеется. Неужели я стал бы продавать вещь с таким очевидным дефектом? Однако формой я остался доволен. И мне как раз нужна была пара бокалов для себя.

Гривано ставит бокал на стол. Серена вновь его наполняет. Щеки у Гривано горят, словно он постоял перед жарко натопленной печью. Хотя ведь так оно и было.

— Вы делаете прекрасные вещи, маэстро, — говорит он.

Серена бросает на него какой-то странный взгляд, закупоривая графин и отодвигая его в сторону.

— Нет, дотторе, — говорит он. — Я делаю вот это.

И, схватив что-то со стола, бросает этот предмет Гривано, который машинально его ловит. Это неровный шарик сырого стекла, взятый Сереной из ванны в мастерской: гладкий, слегка заостренный на одном конце и приплюснутый на противоположном, тут и там испещренный вкраплениями мелких пузырьков. Стекло зеленоватое и мутное, но свет оно пропускает. Форма этого стеклянного окатыша что-то напоминает Гривано, но он не может вспомнить, что именно.

— Изготовлением красивых вещей в мастерской занимаются другие люди, — говорит Серена. — Быть может, мои мальчики займутся тем же, когда подрастут. Но не я. Моя работа ныне сводится вот к этому.

Наклонившись вперед, он забирает сырое стекло у Гривано и вновь откидывается на спинку стула. Окатыш поблескивает на его правой ладони, как мокрая лягушка, под ветвями трех его пальцев-обрубков.

— Я слежу за равномерностью расплава, чтобы он потом легко поддавался обработке, — говорит он. — Я добиваюсь правильного сочетания прочности и пластичности. Я делаю его прозрачным, когда для изделий требуется прозрачность. А когда нужна загадочность, я заставляю стекло переливаться на свету разными красками. И я очень надеюсь, дотторе, что другие мастера смогут сделать из этого стекла нечто красивое. Но это уже их забота. Не моя.

Когда лодка проплывает мимо Сан-Кристофоро, тревожа шилоклювок и зуйков на мелководье, Гривано перегибается через борт и отдает лагуне бо́льшую часть выпитого у Серены бренди, после чего ему становится лучше. Он споласкивает рот водой из фляги гондольера, прислоняется головой к одному из столбиков навеса и наблюдает за птицами у берега и за рыбацкими сетями, развешенными на жердях для просушки. Тяжесть в голове не проходит, и Гривано представляет ее как наполняющийся нижний сосуд песочных часов, где каждая песчинка — это мысль, воспоминание или тайна.

Они причаливают к набережной, и Гривано, расплатившись, выбирается из лодки. Беспокоясь о сохранности зеркала, он обеими руками прижимает к груди сверток и, как следствие, забывает о своей трости, которую потом приносит гондольер, нагнав его уже на площади Санта-Джустина. Гривано благодарит его и вознаграждает за хлопоты.