Пути неисповедимых - Алёна Дмитриевна Реброва

сменяющими друг друга ритуалами, Бэйр совершенно перестала напоминать себя. Она скрылась за старой памятью, как за скорлупой, иногда я даже сомневался в том, помнит ли она меня и то, как мы познакомились, помнит ли, что происходило до того, как мы попали в эту избушку посреди леса. Когда я пытался заговорить с ней про Дейка или Кудеяра, она уходила от разговора: уходила на улицу, в лес, где я не решался преследовать ее.

Из всего, что нас с ней соединяло, ведьма интересовалась только своим домом и зельями, развлекалась, мастеря талисманы-обереги из перьев и костей животных, иногда пряла, иногда выходила в лес, чтобы подкормить зверей.

Раньше я не замечал за Бэйр особой любви к животным, но теперь мне стало даже обидно: она постоянно возилась с какими-нибудь лосями, оленями, белками, а меня не замечала. Особенно обидно было то, что она стала подкармливать сов, а одну сипуху даже поселила у нас на чердаке! Совы были неприятные, вонючие, скучные, равнодушные, охотились на меня, когда я был крысой… а их она все равно любила больше, чем меня.

Конечно, Бэйр не пренебрегала мной, кормила, стирала мою одежду, иногда помогала мне расчесываться, но все равно не было прежнего участия, хотя я старался во всем ей угодить, обрадовать, обратить на себя внимание. Я пытался поднять ей настроение, напек как-то медовых пряников и притащил из деревни кувшин козьего молока, даже сшил ей новую рубашку, слетал в город, купил ткани и ниток, вышил на вещице красивые узоры и оберегающие знаки, которые нашел в одной из ее тетрадей… Бэйр порадовалась, обняла меня, но больше ничего. Носила эту рубашку так же, как и остальные, даже полы в ней мыла. Пряники мне пришлось есть самому, иначе они бы засохли или бы ведьма скормила их своим лосям.

Сложно было не обижаться на такое безразличие, но я держался. Кроме меня у Бэйр больше никого не было и, хотела она того или нет, я, несмотря ни на что, должен был остаться и заботиться о ней. Что я и делал по мере возможностей.

Так прошел где-то месяц. За это время сильно похолодало, поднимаясь птицей высоко в небо, я уже видел первый снег на северо-западе – в той стороне находилась Рашемия. Здесь же, на границе Равнин и Тангейя, снега не было, но все же приходилось одеваться теплее.

Я сшил себе теплую куртку с меховой подкладкой и штаны, сапоги пришлось покупать. Бэйр одевалась в то, что осталось ей от матери, хотя вещи были очень старые и изношенные. Дров, наколотых мной за месяц, нам хватало, дома было тепло и очень уютно, если не считать некоторых ингредиентов, запасенных ведьмой (кое-где она зачем-то повесила сушеных летучих мышей).

Я стал больше времени проводить внутри. Хотя я прочел все свои книги, а купить новых не было возможности, мне было, чем заняться. Я играл на флейте, развлекая себя и ведьму, иногда готовил что-нибудь очень вкусное, пользуясь немногими доступными мне ингредиентами. Иногда мы с ведьмой вместе играли в карты или в другие игры, которые она придумала (память к ней вернулась не до конца, потому она нашла новое применение гадальным камням своей матери).

Дни потекли беззаботнее, тише, я постепенно начал привыкать к поведению ведьмы и к новому дому. Я надеялся, что все успокоилось, и до лета мы проживем относительно беззаботно, но за несколько дней перед началом зимы ведьма стала странно вести себя.

Она не выходила на улицу, ничего не делала, только сидела на лавке и, не отрываясь, плела какие-то талисманы. Кажется, если бы не было меня, она даже не ела бы!

На мои вопросы она отвечала туманно, ничего толком не говоря. Я понял только то, что она начала чувствовать на улице что-то страшное. Ее так пугали эти ощущения, что она даже не пошла к могилам в наш обычный день. Испугавшись за нее, я тоже решил не идти в этот раз и остался с ней.

Я измерил Бэйр температуру: выяснилось, что она была выше обычного. Против ее воли я перетащил ведьму от сквозящего окна, у которого она сидела последние дни, на кровать, там укутал в плед и пошел делать укрепляющий здоровье отвар, дав девочке ее недоплетенные талисманы, чтобы она игралась и не капризничала, не вылезала из-под пледа.

Вечером, когда стемнело, на улице разыгралась страшная гроза с оглушающим громом, ливнем и молниями.

Бэйр, оставив талисманы, ушла с кровати и легла на печку вместе с пледом, пытаясь уснуть, я же устроился у окна, мне хотелось понаблюдать за буйством стихии. Тяжелые черные тучи почти полностью закрывали небо, но на время, всего на несколько минут, одно рваное облако обнажило неописуемый красоты идеально ровный диск луны.

– Ты еще долго будешь там сидеть? – проворчала Бэйр примерно в третьем часу ночи.

– А что такое? Я мешаю тебе спать? – обеспокоенно спросил я, повернувшись к ней.

– Нет. Но эта гроза в полнолуние не простое буйство природы. Отошел бы ты от окна.

– А что же это такое, если не гроза? – с любопытством спросил я.

– Малиновый торт, конечно, – буркнула ведьма и устало отвернулась от меня. У нее была ужасная слабость.

– Ты опять шутишь, – довольно отметил я, отходя от окна и вставая на лавку, чтобы видеть место, где спала Бэйр.

– А что мне остается, если ты все равно ничего не поймешь? – проворчала она снова. Ведьма легла на спину и уставилась в потолок блестящими глазами с отсутствующим взглядом. Она совсем разболелась.

– Чего же я не пойму? – спрашиваю, поправляя плед на ней. – Хочешь еще отвара?

– Мне не поможет отвар, – ответила Бэйр безразличным голосом. – Мне просто нужно подождать, пока это кончится…

– Что кончится?

– Эта жуткая ночь, – она скользнула по мне изможденным невидящим взглядом. – Полнолуние, гроза… я слышу, как снаружи воют мертвые. Знаешь, Арланд… он… он был очень сильным… Он жил с этими голосами… И сейчас… сейчас я его тоже слышу… – он судорожно вздохнула и зажмурила глаза. Я увидел, как из-под сжатых век просочилась блестящая слеза. – Он так мучается…

– Бэйр…

Не зная, что сказать, я забрался на печку и обнял подругу, прижал ее к своей груди и погладил по голове.

– Прислушайся, может, и ты их услышишь… Может, сегодня их все слышат?…

Я внимательно прислушался к звукам, доносящимся с улицы.

Ливень, сбивающий сухие листья с деревьев и плотными струями размывающий почву, ветер, воющий где-то в нашей трубе… вот, раздался треск молнии, а за ним буйные раскаты