Хемингуэй - Максим Чертанов

Хемингуэй не сказал ничего экстравагантного, не раскрыл никаких «секретов», за исключением «принципа айсберга». Его высказывания непривычно мягки, никакой ругани в адрес коллег. Хорошо отозвался о Паунде и даже о Стайн. Никогда он не хотел «биться» с другими авторами, а просто старался писать как мог. Он восхищается профессорами, учеными, писателями, которые ведут академическую жизнь, преподают в университетах, сам, к сожалению, на это не способен. Полезно ли ему общество коллег? В парижские годы — было, но теперь он предпочитает одиночество, ибо на общение тратится драгоценное время. Описывает ли он реальных людей или вымыслы — «бывает и так и эдак»; знает ли, начиная писать, как разовьется сюжет — опять «бывает по-всякому». Лучше ли писателю работается, когда он «влюблен, богат и здоров»? Да, разумеется, болезни и бедность никому не помогают, ибо приносят беспокойство, а писать лучше в спокойном и счастливом состоянии. Плимптон упомянул книгу Юнга, где говорилось, что ранение, полученное в Первую мировую, подтолкнуло Хемингуэя к творчеству — нет, с этим не согласен, увечья никому не полезны.

«— Какое интеллектуальное упражнение вы могли бы порекомендовать начинающему писателю?

— Допустим, первое, что ему следует сделать, — это пойти и повеситься, потому что он понял, что писать хорошо невозможно. Затем, он должен безжалостно перерезать веревку и заставить себя писать так хорошо, как только в его силах, всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, для начала у него будет история о виселице».

«— И, наконец, главный вопрос: в чем вы, как автор художественных произведений, видите задачи своего искусства?

— Из всего того, что произошло и происходит, из всего, что известно и никогда не будет познано, писатель создает не отражение, а некую новую реальность, более подлинную, чем настоящий момент и окружающая действительность. Он придает ей жизнь, и если он делает это достаточно неплохо, то и бессмертие. Ради этого я и пишу…»

Тем же летом в Гаване была сделана знаменитая фотография писателя в свитере, украшавшая многие советские гостиные. Ее автор, Юсуф Карш, выбрал одежду для модели из кучи вещей, предложенной Мэри, и та была счастлива, что фотограф остановился именно на этом свитере ручной вязки, от Диора, чрезвычайно дорогом — ее подарке мужу на день рождения. Карш рассказал, что сделал много снимков, на которых у Хемингуэя «была чудесная улыбка — живая, любезная, полная понимания», но он все же выбрал снимок без улыбки — «истинный портрет, лицо гиганта, безжалостно битого жизнью, но неукротимого». «В свете самоубийства Хемингуэя, когда мне говорят, что сделанный мною портрет был провидческим, я должен заметить, что наша беседа, сопровождавшаяся хорошим кьянти, была вполне жизнерадостной. Хотя Хемингуэй, безусловно, страдал от болей после катастрофы в Африке, его психологическое состояние тем утром было позитивное, доброе, и он был полностью поглощен нашей совместной работой».

Осенью в Гавану приехал Джон — работать финансовым консультантом на бирже. Патрик оставался в Африке, а Грегори оттуда вернулся и, посоветовавшись с отцом, лег в психиатрическую больницу. Мэри постоянно ездила к больной матери (та умерла 31 декабря). Продолжали уходить из жизни друзья: в июне умер от рака Эван Шипмен. В психиатрической лечебнице принудительно содержался Эзра Паунд: с 1945 года он находился в лагере военнопленных в Пизе, в 1948-м был отправлен в Вашингтон и отдан под суд за пропаганду фашизма, но признан недееспособным. Американские литераторы его жалели, составляли петиции, в 1952-м просили Хемингуэя подписать, тот отказался: Эзра должен отвечать за свои поступки. Но в 1957-м сделал денежное пожертвование, обещал дать еще денег на обустройство Эзры и его дочери в Италии, а через несколько месяцев согласился подписать петицию: «Паунд сумасшедший, но все поэты таковы и должны быть такими». В 1958-м Паунд был освобожден и вернулся в Италию. (Он умер в Венеции через два дня после своего 87-летия.)

Причин для депрессии полно, но на сей раз Хемингуэй «собачьей тоске» не поддался, соблюдал диету, пил только вино за обедом, работал как заведенный, отказался от посещения баров и скачек, даже в море не выходил, ограничивая физическую активность плаванием в бассейне. Съездил в сентябре в Нью-Йорк, ходил на бокс и футбол, обедал с Марлен Дитрих — вот и все развлечения. Писал Джанфранко Иванчичу, что даже на переписку с друзьями у него, к сожалению, нет времени — так поглощен работой. Мэри утверждала, что к 1 января 1958 года он закончил три очерка, что составят «Праздник», а к 31 июля — остальные. (Это не совсем так: он работал над парижскими очерками весь 1958-й, 1959-й и часть 1960 года.) А в конце сентября прислуге в «Ла Вихии» было объявлено, что хозяева уезжают в Кетчум на неопределенное время. Обстановка на острове давно была беспокойной, а теперь совсем раскалилась; Хемингуэй писал Беренсону, что Куба «уже не та».

После совершенного Батистой переворота у него появилась многочисленная оппозиция, как мирная, так и вооруженная. 26 июля 1953 года группа революционеров во главе с Фиделем Кастро пыталась атаковать казармы Монкада; в 1954-м Батиста прошел формальную выборную процедуру и стал легитимным президентом; в 1955-м под руководством Косме де ла Торриенте, ветерана борьбы за независимость Кубы, прошла серия переговоров между оппозицией и Батистой, но ни к чему не привела; в том же году Кастро и его соратники были освобождены из тюрьмы и эмигрировали. Батиста, в свое прежнее правление бывший вполне вменяемым политиком, теперь умудрился восстановить против себя все общество, включая и правящий класс, — почему-то подобная трансформация происходит со всеми правителями авторитарного склада, возвращающимися на новый срок после перерыва. Он жестоко подавлял студенческие выступления, закрыл оппозиционные газеты, наводнил Кубу полицейскими агентами, отменил конституцию, введенную им же самим в 1940 году. При этом он не сумел, да не очень-то и пытался, улучшить благосостояние населения. Коррупция цвела как никогда, воровство и безнаказанность чиновников и полиции были ужасающими. Получилась ситуация, когда у людей нет ни свободы, ни колбасы, ни того, ради чего их отсутствие терпят — порядка, если под ним понимать нормальную жизнь граждан, а не только полицейских.

В апреле 1956-го генерал Рамон Баркин, бывший военный атташе Кубы в США, пытался свергнуть Батисту, после чего репрессии начались в кубинской армии, и диктатор потерял поддержку военных; в ноябре 1956-го по его распоряжению был закрыт один из очагов оппозиции — Гаванский университет; в декабре 1956-го на Кубе высадились революционеры во главе с Фиделем Кастро и Че Геварой; 13 марта 1957 года была отбита попытка нападения на президентский дворец. В 1957–1958 годах вооруженные отряды были преобразованы в Повстанческую армию, главнокомандующим которой стал Фидель Кастро. С лета 1958 года стратегическая инициатива перешла на сторону революционеров: к осени под их контролем практически находились провинции Орьенте и Лас-Вильяс. Батисту не поддерживали ни население, ни «олигархи», ни армия, вдобавок он испортил отношения с США. Править ему осталось всего ничего.

В августе, когда полиция везде искала бунтовщиков, был совершен налет и на «Ла Вихию». Рассказ Вильяреаля: «Люди Батисты постоянно рыскали всюду в поисках революционеров. Но постепенно стало ясно, что на самом деле они искали деньги; они могли прийти, выпить весь ром и уйти». Хозяин был дома, при виде его полицейские ретировались, но, уходя, убили прикладом собаку, которая то ли укусила их, то ли облаяла. Обычно пишут, что это был Блэк Дог, любимец Хемингуэя, потому что Хемингуэй сам так сказал Хотчнеру (не сразу, а спустя год), но Блэк Дог давно покоился на кладбище, а убит был Мачакос, щенок-подросток. Труп обнаружили только утром. Вильяреаль: «Папа сказал: „О, это подонки. Подонки. Если они вернутся, я их пристрелю“. Но Папа не мог никому на них пожаловаться, потому что они были людьми Батисты, и была такая коррупция, что вы ничего не могли сделать». Вскоре умерла еще одна любимая собака, Негрита. К кошкам хозяин не охладел, но после Бойза не мог никого полюбить по-настоящему. Ничто его дома не держало.