Ardis: Американская мечта о русской литературе - Николай Усков

Под видом цитаты из Джойса, якобы вдохновившей Набокова, он описывает свои первые впечатления от Эллендеи: «Затем прилипчиво-огненная пташка тигристо вкралась с поцелуями в услужливые руки Сопвита – сияющая, размякшая, томно-плавная, с нежнейшим взглядом таинственных, порочных, зазывных золотисто-голубых глаз. Любвеобильная подружка». Далее следует поддельная ссылка с говорящими ингредиентами: «Finnegans Wake, 1st impression (London: The Bodley Head, 1944), P. 576».

В письме Набокову от 15 апреля 1968 года Карл счел нужным объясниться: «Примечание 30 к первой главе может вызвать некоторые трудности при чтении. Мою жену зовут Эллендея (или Линди), она родилась 24 ноября 1944 года (см. Предисловие), а я – Сопвит Кэмел (см. Указатель), я эллендицирован». Это, конечно, же аллюзия на пушкинское «я огончарован». «Первое впечатление появилось в пабе „У Ника“, – продолжает он, – „Хэлло, хэлло“ – популярная в те времена песня, 576 – номер моего кабинета, а bodley head – нечто вроде каламбура». Не слишком стыдливый enfant terrible имеет в виду «головку тела» или что-то в этом роде. (Словом, это была не вполне обычная переписка между классиком и его «ведом».)

Как именно всe произошло, понять по Профферовым недомолвкам сложно. Представим, что это было примерно так. В некоем пабе «У Ника» Карл получил «первое впечатление» от Линди-Лондон под песню Hello, Hello, которая принадлежала популярной тогда рок-группе из Сан-Франциско Sopwith Camel (по имени британского самолета фирмы Sopwith, прозванного «верблюдом»). В январе 1967 года их хит Hello, Hello достиг 26-го места в американских чартах и, по всей видимости, звучал повсеместно. Ну а остальное случилось, как у многих других преподавателей и аспиранток. Не потому ли здесь указан номер кабинета Карла? Немного сбивает с толку, правда, привязка «экстатического описания» первой ночи Гумберта и Лолиты именно «к сцене в пабе Ника». Но не всe ли нам равно?

В том же письме Набокову Проффер отмечает дизайнерские дарования своей жены, которые затем найдут применение в производстве книг «Ардиса»: «Моя жена придумала картинку для обложки, которую редактор использовать отказался: хорошенькая узкобедрая девочка в черном бикини, читающая журнал про кино, а за спиной у нее пара огромных роскошных крыльев, скопированных с фотографиии в книге «Память, говори». «Мы не „Гроув-пресс“ – сказал редактор, натягивая запачканные чернилами белые перчатки. Небольшое насекомое-мутант в правом верхнем углу – вот всe, что осталось от той картинки».

Надо отметить, что Набоков полностью проигнорировал пассаж про «подружку», ее Сопвита и прочее, ограничившись церемонным и весьма ироничным в этом контексте комплиментом: «Большое спасибо за оба экземпляра Вашей элегантной книги с умело стилизованными бабочками». Далее следовал лист деловитых замечаний и неожиданно сентиментальная подпись: «Пожалуйста, дайте мне знать, если захотите использовать эти исправления… Это согреет сердце старого Болдинского баронета». Вероятно, лишь необычное для их переписки напоминание о возрасте выдает некоторое, весьма легкое, сочувствие престарелого писателя к сексуально-матримониальным успехам своего юного друга.

Женская версия истории знакомства выглядит иначе. Эллендея – к тому времени аспирантка университета Индианы – вспоминает: «Он никогда не был моим профессором, что плохо, потому что он преподавал Пушкина и Гоголя. В результате теперь у меня большие пробелы по этим писателям. Впервые я запомнила его так: моя подруга Кристина была его студенткой и была в него просто влюблена. Я устала постоянно слышать от нее его имя: „Проффер говорит то, Проффер говорит сё…“, меня от этого уже тошнило. И тут она мне сообщает: „Он читает лекцию о „Лолите“, не хочешь послушать?“ Ну, мы и пошли. Там были какие-то старые эмигрантки, хорошо воспитанные русские старушки, и молодежь, скажем, пятьдесят человек. Карл начинает читать куски из „Лолиты“ – самые невозможные места про мастурбацию и так далее. И эти пожилые женщины чуть ли не падают в обморок. Я, кстати, подумала, что он совсем не мой тип, впрочем человек интересный, живой, никто бы не рискнул читать такое, кроме него. Кстати, удивительно, как он сразу понял, что „Лолита“ – не порнография, а великая литература. Он доверял своему вкусу, даже будучи молодым. Я не могу объяснить его, абсолютно не могу… После той лекции о „Лолите“ мы все познакомились, он был очень добр с аспирантами и был для них всегда доступен, и он всем помогал, сколько мог. Карл был очень молод, всего на шесть лет старше нас. Мы гуляли и пили все вместе. Мне он как мужчина тогда не очень нравился. К тому же я была замужем, он был женат, растил детей. Но в январе следующего года выдался теплый день, и между нами всe началось…

Пауза.

– Как?

– Не расскажу. Это не надо».

Может быть, действительно не надо, коль скоро у нас есть рассказ самого Карла. Или Эллендея имела в виду что-то другое? Так или иначе, их роман развивался стремительно с января 1967 года, как раз когда хит Hello, Hello группы Sopwith Camel был у всех на слуху. За это время распались оба брака, дети Карла остались с Джанет, а уже 15 апреля 1968 года Проффер сообщает Набокову об Эллендее как о своей жене. Достопамятное примечание 30, разумеется, отсутствовало в рукописи «Ключей», которую Карл отправил писателю в августе 1966 года: вероятно, несколькими неделями позже Проффер впервые увидит Эллендею. Поэтому ему и пришлось объясняться теперь, в письме, сопровождавшем экземпляры уже напечатанной книги. Примечание 30 стало продуктом молодого и безрассудного романа, равно как и посвящение всей книги: for Ellendea.

Эллендея родилась 24 ноября 1944 года в Филадельфии и окончила Мэрилендский университет в Колледж-Парке в 1966 году. «Мой путь был другим. К тому времени, как мы познакомились, я уже много читала: и дрянь, и хорошие книги. Своего настоящего отца я не знала, он был архитектором, мой отчим – ракетный ученый, мать – психолог, она читала, имела склонность к культуре, но никто в семье не изучал языки. Как и у Карла, родители были в ужасе, что нашим предметом изучения стала Россия. Кому это нужно? Они считали, что мы шпионы. Как еще объяснить столь ненормальный выбор?! Но вернемся в мое детство. Мне 12 лет. Я не знаю, как это случилось, это было в воздухе – слово „Достоевский“. Я прочла „Преступление и наказание“ и поняла: Достоевский – невероятный русский писатель. Это был шок. И дальше, когда мне исполнилось шестнадцать, я прочла Толстого. Но все те годы я занималась французским языком, русский найти было невозможно. Правда, однажды, когда мне исполнилось шестнадцать, наш преподаватель математики открыл русский клуб, мы начали изучать алфавит, но так и не закончили, остановились на середине. Но он дал мне почитать Маяковского на английском. Итак, мои первые три точки – это Достоевский, Толстой – я читала его на пляже так: „Хватит войны! где Наташа?“ – и перелистываю, перелистываю – и, наконец, Маяковский. Я прочла его „Флейту-позвоночник“. И вот я в университете, я занимаюсь языками, изучаю сразу шесть языков, в том числе китайский и русский, пока мой преподаватель не велел бросить китайский. И параллельно идет русская и французская литература, и последний год – двадцатый век французской литературы. Я считала, что это всe говно. В это время мы уже читали Бабеля, разных русских писателей, и я приняла решение поступать в аспирантуру всe-таки на русское отделение. Видишь, мой путь в русскую литературу более прямой, нормальный. А то, что случилось с Карлом, удивительно».