Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

об ученом. А ведь его научные труды получили огромное признание во всем мире».

А еще через десять лет, в 1987 году, в издательстве Высшего совета научных исследований вышла вторая книга Энрикеты Родригес «Сантьяго Рамон-и-Кахаль. Человек, ученый и мыслитель»[5]. Это был уже труд исследователя, а не просто воспоминания.

Когда в 2004 году я работала в Доме переводчика в Тарасоне (Арагон) над книгой о Гойе, советник по культуре мэрии Сарагосы Исмаэль Граса показал мне эту книгу и предложил издать ее в России к 150-летию со дня рождения «великого арагонца».

– Да ведь это же книга моей испанской мамы! – вскричала я.

– Как, разве вы не русская?

– Русская, русская, это моя духовная мама, она научила меня испанскому и любви к Испании.

– Вот вам и карты в руки, переведите эту книгу.

Но тогда я не нашла издателя, юбилей прошел…

* * *

В самом конце 1990-х Энрикета заболела (это был проклятый Альцгеймер, только ни она, ни ее друзья не знали об этом или не говорили). Мы изредка перезванивались, я предлагала ей помощь. Но надо было знать независимый характер этой гордой испанки: «Вот поправлюсь – и приедешь. Тогда мы с тобой снова погуляем по Мадриду. А сейчас не надо. Лечусь, все у меня есть», – отрезала она.

И вдруг узнаю от сына Ирене Фалькон, что Кети умерла. Потом узнала еще, но уже не от родственников, что лежала она в своей квартире одна, с сиделкой из Эквадора, которая ее обокрала. Умерла одна, на похороны никто из Москвы не приехал. Похоронили Энрикету Родригес ее мадридские друзья, по-видимому, из фонда Долорес Ибаррури.

И вот в октябре 2002 года я поехала в Мадрид с твердым намерением найти ее могилу. Внучатая племянница Кети как-то неуверенно сказала мне: «Вряд ли вы ее найдете. Это на гражданском кладбище, оно огромное, меня везли друзья на машине по его аллеям, я не запомнила».

В Мадриде разыскала внучку Долорес Ибаррури Лолу, мою давнюю знакомую. Казалось бы, уж она-то должна знать, где похоронена Энрикета. Ведь она была родной сестрой известной и в Испании, и в нашей стране Ирены Фалькон, секретаря, помощницы и самого близкого друга Долорес. Лола сразу откликнулась на мою просьбу и обещала отвезти на могилу своей бабушки и Ирены. «А вот показать могилу Кети не смогу, не знаю», – призналась она. Но от Лолы я узнала, что гражданское кладбище, где находится могила Долорес, – это лишь малая часть старого католического кладбища Альмудена (Cementerio de Nuestra Senora de la Almudena), именно там и была похоронена Энрикета Леви в могиле отца и матери. Кладбище Альмудена знают все таксисты. Оно действительно огромное, и мадридцы приезжают туда на машинах и добираются до родных могил по аллеям (они называются бульвары).

Покупая цветы у входа, разговорилась с приветливым продавцом. Он удивился тому, что сеньора приехала из Москвы, и тут же объяснил, куда идти за информацией.

– Вон тот маленький зеленый домик, там вам все найдут. Да вы не волнуйтесь, сеньора, – успокаивал он меня.

Я твердо знала лишь одно: надо найти захоронение отца Кети Зигфрида Леви, немецкого еврея, умершего в Мадриде в 1914 году, и ее матери – испанки Кармен Родригес, умершей в Мадриде в 1940-м. Когда симпатичные ребята из службы информации нашли в своей компьютерной базе эту могилу и подтвердили, что именно там и захоронена Энрикета Леви Родригес, я расплакалась. «Что я должна вам, мальчики?» – спросила, утирая слезы. «Ничего, сеньора. Только улыбку!» От этих слов как-то прояснилось на душе. Вышла. Солнце светит, щебечут птицы, много зелени, ухоженные дорожки.

Иду по огромному кладбищу, чтобы разыскать ее могилу и сказать ей: «Прости!» В руках у меня план кладбища и приблизительный маршрут. На испанских кладбищах, как, впрочем, и на европейских, нет оград, плиты на могилах громоздятся друг на друга, кладбище ведь очень старое, различить номера на них порой невозможно.

Кружила, кружила, пока ко мне не подошел какой-то немолодой сеньор, приводивший в порядок одну из соседних могил, и не спросил: «Не могу ли вам помочь?» А узнав, что я русская из Москвы, приехала в Мадрид, чтобы найти могилу моей испанской мамы, тут же предложил пройти по всем рядам секции, поддерживал меня – и… о чудо! Большая замшелая серая плита, на которой едва различимы, но все-таки различимы имена, и среди них Энрикета Леви Родригес, июнь 2001-го. Положила цветы, поблагодарила моего нового испанского друга и разревелась.

Глава вторая

Жизнь «за забором»

Стало реже детство видеться,

Так, какие-то клочки.

Булат Окуджава

Очень счастливое детство

Детство мое было счастливым, если, конечно, не считать трудные военные годы. Но их-то я почти и не помню. Впрочем, кое-что в памяти всплывает.

Знаю, что идет война. А папа наш – в Москве, в Кремле работает. Мы с мамой и старшим братом Юрой живем далеко от папы в «вакуации», в темной комнате. И в ней есть на стене большая черная тарелка. Я ее люблю, когда она играет музыку, и не люблю, когда говорит громким голосом. Тогда все взрослые, забыв про нас, собираются вокруг и внимательно слушают сводки с фронтов. Потом и мы с братом научились слушать эти сводки. Я даже их полюбила, особенно те, в которых говорилось о победах моего любимого маршала Конева. А у брата любимым героем стал генерал Ватутин.

Помню еще, что мы с мамой куда-то переезжали, и надо было долго идти пешком и «обязательно дойти». Но у меня уже не двигались ноги, и я просилась на руки. А у мамы в руках был большой чемодан. Тогда она достала белый кусочек сахара и сказала, что даст мне его, когда мы придем. Мы дошли, но как я ела этот белый сахар – не помню.

А потом мы приехали в Москву, и нас встретил папа. Он был худой-худой, черный-черный (совсем цыган) и очень веселый. В Москве у нас была министерская квартира и даже отдельная комната для нас с братом.

Как я не стала солисткой ансамбля Моисеева

В детстве, да что там в детстве – всю жизнь, я больше всего любила танцевать, петь и читать стихи «с выражением».

Летом (это были послевоенные годы) мы с мамой и братом Юрой жили в дачном поселке на Клязьме, на «голубых дачах», куда к нам приезжал по воскресеньям папа. Он был большим