Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

– Вот если бы ты меня не узнала, а вспомнила бы Антонину Игнатьевну, я бы тут же повесила трубку!

Господи, кто это, Антонина Игнатьевна? Вспомнила, она вела у нас уроки истории СССР в десятом классе. Узнаю темперамент! Но сколько же ей теперь лет? Я судорожно считала. Наверное, уже за восемьдесят.

– Рита Петровна, как вы меня нашли?

– Прочитала в журнале «Знамя» отрывки из книги Юрия Карякина «Перемена убеждений», позвонила туда, дали твой телефон. Звоню тебе из Израиля. Не удивляйся. Я уже несколько лет здесь живу. Поехала вслед за сыном и внуками.

А уже через год я сидела в ее маленькой квартирке в доме для пожилых людей в красивом чистеньком поселке Герцилия Питуах, близ Натании, у самого Средиземного моря.

Когда шла по коридору, унылому, напоминающему больницу, волновалась. Что-то там увижу? Нищету, старость… Нет! Уютная квартирка. Балкон на море. Компьютер, полки книг, телевизор, кухонька с микроволновкой и всеми современными приборами и… роскошный стол, накрытый ради гостьи из Москвы. Конечно, моя любимая учительница постарела, отяжелела, но движения те же, стремительные, голова светлая, голос молодой. Я привезла ей свои книги, а она мне в ответ – свою книгу и какие-то самоделки-поделки из дерева.

Говорили долго, перебивая друг друга, будто подруги, давно не встречавшиеся. Вспоминали. Но больше сбивались на современную жизнь.

– Распад Союза – не просто беда, катастрофа!

– Рита Петровна, но это неизбежный финал слишком затянувшейся истории…

Дело шло к полуночи. Надо было возвращаться в Натанию, в гостиницу, откуда наша московская группа отправлялась следующим утром на север страны.

Но если вернуться в те давние школьные года, то честно признаюсь – именно благодаря замечательной Рите Петровне Немировской я решила стать историком и пошла на истфак МГУ.

* * *

Май 1955 года. Окончена школа. Две мои самые близкие подруги решили поступать на биологический факультет. Уговаривали и меня. Но я была непреклонна: только истфак!

Подала документы. Поскольку кончила школу с золотой медалью, должна была лишь пройти собеседование. Побаивалась. А когда пришла на собеседование и увидела, как мне показалась, толпу мальчишек (наверное, все умники!) и много фронтовиков – совсем струсила.

Вызывают меня. Собеседование принимают симпатичный и, мне показалось, уже немолодой Андрей Дмитриевич Ковальченко (как потом узнала, фронтовик, прошел всю войну, специалист по истории России XIX века) и молодой аспирант Андрей Сахаров, насмешливый и недоброжелательный. Из него сначала получился инструктор Отдела пропаганды ЦК КПСС, а потом – директор Института российской истории РАН.

Первый вопрос Ковальченко: «Ну, расскажите нам, почему вы хотите поступить на исторический факультет».

И тут у меня выскочило: «Потому что я люблю музыку!»

– ???

– Да, я хочу заниматься историей музыки. А знать и понимать музыку и культуру нельзя, не зная истории страны.

– Тогда скажите нам, когда и где была поставлена опера Глинки «Иван Сусанин».

– Ну, это элементарно! Она была поставлена в 1836 году в петербургском Большом театре. Но называлась она тогда «Жизнь за царя», потому что в ней рассказывается, как в 1612 году крестьянин Иван Сусанин завел отряд польской шляхты в лес, где все и погибли. И сделал он это ради русского царя и ради России.

Ответ, видимо, понравился. Профессор (я сразу решила, что он профессор) еще поговорил со мной о русской национальной музыке. Я, воспользовавшись моментом, кратко изложила доклад, который делала недавно в своей музыкальной школе о симфонической фантазии Чайковского «Франческа да Римини». Похоже, мы с профессором несколько увлеклись. И тут язвительный молодой Андрей Сахаров (он меня потом дразнил «Индобразилией», потому что я никак не могла решить, заниматься ли мне Индией или Латинской Америкой) задал коварный вопрос о Священном союзе и внешней политике России при Александре I.

Я поняла, что все пропало. Ничего я об этом Священном союзе не знала, но решила начать с серьезной марксистской подоплеки: «Чтобы понять внешнюю политику любого государства, надо обратиться к политике внутренней». Началось мое жалкое бормотание, и, по-видимому, профессору Ковальченко стало меня жалко.

– Достаточно, – сказал он и, не советуясь со своим молодым коллегой, добавил: – Вы приняты.

От этого неожиданного «вы приняты» я просто ошалела, попятилась к двери и уж совсем неприлично открыла ее задом. И тут услышала веселый голос историка русской культуры: «А дверь, милая девочка, надо все-таки открывать рукой».

Господи, неужели меня приняли в МГУ? Примчалась домой, быстренько рассказала маме о своих достижениях, позвонила отцу, не надеясь в скором времени его увидеть (он по-прежнему пропадал в министерстве днями и ночами, хотя главный его начальник – «ночной тиран» Сталин – почил в бозе), и с его, отца, благословения отправилась на Рижское взморье, в Булдури, в санаторий. Конечно, папа заранее побеспокоился о моем отдыхе.

И там, в Булдури, мне был дан первый предупредительный сигнал: «Осторожнее на поворотах! Начинается самостоятельная жизнь, а в ней все устроено не так, как у вас „за забором“!»

История, в общем, банальная. Познакомилась с молодым человеком, который тоже отдыхал в Булдури. Он окончил истфак МГУ, директорствовал в какой-то московской школе и, узнав, что я только что тоже поступила на истфак, решил поговорить со мной серьезно.

Мы катались вдвоем на лодке. Спокойная Лиелупе, желтые кувшинки, солнце пригревает, я уже настроилась на романтический лад, и вдруг…

– Послушай меня внимательно и ни с кем этот разговор не обсуждай, но сама подумай обо всем, что тебе сейчас скажу. Вот ты поступила на истфак и думаешь, главное в жизни сделано. А главное начнется и не будет таким радужным, как тебе теперь представляется. Ты девчонка неплохая, хотя и в меру избалованная. Истфак – это страшное место. Там надо держать язык за зубами. Каждый семинар может превратиться в провокационный допрос. У тебя, конечно, абсолютно советские мозги, но по простоте душевной и ты можешь чего-нибудь ляпнуть. Лучше всего – а у тебя еще есть время и золотая медаль – возвращайся в Москву и поступай в какой-нибудь другой институт, подальше от политики. У тебя как с физикой и математикой?

– В аттестате, конечно, пятерки, но физику я ненавижу, да и в математике не сильна. И потом, мне действительно интересна история.

Он еще что-то говорил, пытаясь меня убедить, что на истфаке будет очень трудно. А я думала: «Какой чудной парень! Солнце светит, вода теплая, кувшинки такие красивые…»

И тут он сказал нечто, весьма мне потом пригодившееся: «Ну ладно. Если уж твердо решила учиться на истфаке, ни во что не лезь, не бери никаких общественных нагрузок, а лучше