Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - Анастасия Руденская

Они расстались, как и встретились, ночью. Та трещина, тот надлом, который появился в нем, та неизбывная тоска заставили его снова погрузиться в одиночество. Джим просто сказал, что устал, собрал вещи и вышел под дождь. Позабыв про гордость, она бросилась за ним босиком и в одном халатике…

— Уходи, но помни: дверь всегда открыта.

— Я вышел из нее и не хочу заходить обратно. — Почему?! — в ее темных глазах сверкнули слезы отчаянья.

— Потому что знаю, что рано или поздно придется уйти. Я не могу оставаться и не хочу мучить ни тебя, ни себя, — сурово произнес Джим и бросил намеренно холодный взгляд на Патрицию. Он увидел перед собой не ведьму, не стерву, не коварную женщину-вамп…

Он увидел растерянную девочку, которую хотелось прижать к себе, долго-долго гладить по голове и никуда не отпускать. Растрепанные волосы, заплаканное лицо… Она была чиста и прекрасна в тот момент. Чуть дрогнув, он сказал:

— Ты же сильная. Гораздо сильнее меня. Соберись!

— Уходи… Только я все равно не буду закрывать дверь… Я буду тебя ждать. Сколько нужно и даже дольше.

Проклиная себя, Джим заставил сорваться с губ страшные и жестокие слова:

— А я закрою… Чтоб не дуло. А то простудишься еще. Не хочу, чтобы ты болела.

Он повернулся к ней спиной.

Больше они никогда не видели друг друга.

— Мистер Моррисон, я надеюсь, вы адекватно оцениваете сложившуюся ситуацию? И вы, и я, мы оба понимаем, что дело уже заведено, и вы можете угодить за решетку за непотребное поведение и нарушение общественного порядка. Это очень серьезно. Вы же не хотите оказаться в тюрьме, не так ли? Я предлагаю Вам переехать в другую страну. Например, во Францию. У них с США нет договора на экстрадицию по уголовным делам с сексуальным подтекстом. Что скажете по этому поводу, мистер Моррисон?

— Франция…. — Джим оживился, — я согласен. Франция — то, что мне сейчас нужно. В Париже я смогу быть просто поэтом, мне этого достаточно.

— Вот и славно. Я займусь сбором и подготовкой документов, а вы готовьтесь к переезду.

В тот же вечер Моррисон уложил все самое необходимое в три больших чемодана, остальное выкинул. Первым делом, он сжег свои дневники и записки, оставил только тетрадь с текстами песен — тех, что играли «Дорз» и тех, что писал ночами сам для себя. В нем проснулось желание начать все заново. Он очень устал — от себя, от судебных процессов, от преследующих его повсюду вспышек фотокамер, от орущей толпы и от невыносимого ощущения того, что за ним постоянно кто-то следит.

В бреду и тумане он шатался ведь день по дворам и переулкам и сам не заметил, как добрел до парка. Играла музыка, был слышен шум фонтанов и детский смех… Какая-то невероятная сила потянула его туда, к разноцветным огням, к крутящимся каруселям, к счастливым, улыбающимся людям. Будто зачарованный, Джим встал у ограды и сквозь железные прутья жадно смотрел на этот человеческий праздник. Перед его глазами пробегали дети, проходили влюбленные, чинно вышагивали пожилые пары… Он смотрел и не верил сам себе: жизнь, которую он презирал, считал обыденной и скучной, теперь стала чем-то почти волшебным. Просто быть не одному, гулять по парку, радоваться мелочам — все это казалось таким манящим и одновременно недостижимым. Будто он потерял что-то много лет назад, оставил в прошлом, а сейчас все это вернулось и накрыло его с головой. Джим чувствовал себя невероятно одиноким в этот момент. Он нерешительно подошел к воротам парка. Его приветливо встретило неоновое мерцание вывески над большим «чертовым колесом». Джим вдруг понял, что он никогда, даже в детстве, не катался на аттракционах. Он подошел к маленькому окошечку и попросил билет на колесо. Кассирша уточнила:

— Вы имеете в виду «Мертвую петлю»?

Джим произнес вслух:

— Мертвая петля… — его передернуло. — Нет, давайте лучше на американские горки.

«Кто я и что делаю здесь, в бесспорно прекрасном, но нелюбимом городе, в чужой стране? Я пытался убежать, и мне это почти удалось. Вот только что-то необъяснимое все равно не отпускает меня. Наверное, началась мания преследования. Как хорошо, что меня здесь никто не знает. Соседям я представился как Джеймс Дуглас. При других контактах называюсь Дугласом Джеймсом. На улицу выхожу всегда в темных очках, вне зависимости от погоды. Мои немногие развлечения остаются прежними: еда, выпивка, порошок и кислота. Я приехал сюда, чтобы быть поэтом, а вместо этого веду растительную жизнь. День начинается с рюмки и заканчивается дозой. Видимо, это то, что мне сейчас нужно…»

Он проснулся в своей парижской квартире в четыре часа утра от телефонного звонка. «Наверняка, ошиблись. Никто не знает этого номера». Телефон продолжал разрывать тишину надрывным звуком. Звонили долго и упорно. Джим, проклиная все на свете, потянулся к трубке.

— Прости, что звоню в такое время… — тихо произнес голос, от которого сердце Джима подпрыгнуло и перевернулось несколько раз.

— Пам…. Это ты? — дрожащими руками он со всей силой прижал трубку к уху.

— Не спрашивай, откуда я узнала твой номер и то, что ты теперь здесь. Просто узнала. Я сейчас тоже в Париже.

— Как ты? — дрогнувшим от нежности голосом спросил Джим.

— Все в порядке, я здесь не одна. Со мной Жан де Бертой, вы, кажется знакомы… А ты как?

— Я хочу видеть тебя, Пам. Мы не виделись с той самой ночи, но я… Я ревную тебя, черт подери! Патриция в прошлом. Все в прошлом. Я стал другим…

— Я знаю.

— Пам! Послушай, Пам… Я люблю тебя. И всегда любил только тебя. Но понял это слишком поздно. Давай увидимся?

— Хорошо. Я приеду к тебе днем.