Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

умерить роскошное убранство Букингемского дворца; он также решил свести к минимуму щедрые публичные банкеты, поскольку они плохо сочетались с его слабым пищеварением. Георг намеревался восстановить атмосферу простоты, серьезности и семейности, характерную для английского двора времен его бабушки. Бывало, что меланхолия короля рассеивалась во время публичных мероприятий, и в близком кругу он иногда выходил из себя, но никогда не действовал импульсивно. Для внешнего мира Георг вел частный и закрытый образ жизни, занимаясь исключительно охотой и коллекционированием марок, но уже само пристрастие его к этим занятиям говорило об упрямстве и любви к порядку.

Уроки истории, прослушанные Георгом в юности, никак не могли подготовить его к политическому кризису, с которым он столкнулся после коронации. Асквит подначивал короля пригрозить консервативной палате лордов введением новых пэров-либералов, если они не примут закон, ограничивающий их же власть. Откажись Георг это сделать, и Асквит уйдет в отставку и поедет по стране. Как прирожденный тори, монарх испытывал инстинктивную антипатию к либеральному правительству; он терпеть не мог этого «проклятого» Ллойд Джорджа и рассматривал Асквита как «не совсем джентльмена». И все-таки, вопреки собственному чутью, согласился на требования премьер-министра: встать на сторону «пэров против народа» казалось слишком опасным в условиях, когда в стране все больше проявлялось неравенство. В дальнейшем Георг будет считать, что совершил ужасную ошибку, и винил Асквита в использовании его неопытности.

Ранние годы правления Георга окажутся непростыми и жаркими. Между 1910 и 1914 годами английское общество и экономика находились на грани катастрофы, а народ охватило бурление и брожение. Либеральное правительство меньшинства (и политическая система в целом) оказались бессильны перед лицом новых проблем и требований прогресса. «В 1910 году, – писал историк Джордж Данджерфилд в вышедшей в 1935 году книге «Странная смерть либеральной Англии», – огонь, долго тлевший в сознании англичан, вдруг воспылал так, что к концу 1913 года либеральная Англия превратилась в золу».

* * *

Первый из социально-политических пожаров, о которых говорил Данджерфилд, разгорелся в 1910 году в форме забастовок и распространился по стране. The Times описывала стачки как «беспримерные по характеру» из-за их охвата и интенсивности. Рабочие по всей Англии складывали инструменты. Большинство боролось за улучшение условий труда, другие требовали повышения зарплаты, уровень которой сильно упал относительно стоимости товаров. Недовольство вызывали и «новолиберальные» социальные реформы, не сумевшие сколько-нибудь значимо остановить обнищание людей. «Какой-то колдовской морок», как выразился Рамсей Макдональд, «охватил весь трудовой люд» на протяжении 1910 года. Сотни тружениц лондонских фабрик без предупреждения оставили работу и вышли на улицы. Забастовщицы кричали, пели и призывали других рабочих присоединиться к протесту.

В 1911 году количество стачек увеличилось, забастовочное движение окрепло. Конфликты разгорелись в портах, шахтах и на железной дороге. «Каждый день закрывается все больше предприятий, – писал Остин Чемберлен, сын Джозефа и лидер протекционистского крыла альянса юнионистов. – Все больше поездов сходят с рельсов. Весь аппарат жизни нации медленно останавливается». Асквит использовал похожую метафору, когда говорил о «суровом испытании для всего общественно-политического механизма». Похоже было, что общество и экономика, в норме функционировавшие независимо от контроля правительства, стоят на грани коллапса. Подавляющее большинство тред-юнионистов и парламентариев-лейбористов не хотели заменять существующий механизм на другую, социалистическую модель, но они желали, чтобы правительство действительно гарантировало рабочим более высокий процент от доходов предприятий. Государственное вмешательство, говорил Макдональд, должно происходить в интересах всего народа. Однако многие либералы считали, что подобные меры категорически противоречат подходу laisser-faire к политике и экономике; к тому же, вводя подобные меры, они рискуют подкрепить идеи о перераспределении не только доходов, но и благосостояния вообще – через прогрессивные налоги на доходы, собственность и ценные бумаги или даже через прямолинейное распределительное социалистическое законодательство. Народный бюджет, допустим, – это шаг в направлении реформ, но Ллойд Джордж задумывал его как защиту против социалистов, а не как поощрение «антилиберальной» идеологии.

Правительству Асквита пришлось импровизировать в ответ на забастовки, при этом не имея преимущества в виде парламентского большинства. Кабинет протестировал разные стратегии, претерпевшие разные виды поражения. Черчилль, получивший повышение и занявший пост министра внутренних дел в 1910 году, пытался загнать забастовщиков обратно на работу, послав против них армейские части. Когда в Ливерпуле начались бунты, солдаты открыли огонь по протестующим, и два человека погибли. Король Георг видел ситуацию «скорее революцией, чем забастовкой» и считал, что правительству следует прибегнуть к более драконовским мерам. Английская политическая элита начинала паниковать.

Когда лейбористы в палате общин раскритиковали применение правительством силы, Асквит попытался действовать законодательным путем. Один предложенный кабинетом закон гарантировал минимальное жалованье для шахтеров, другой давал право профсоюзам формировать фонды для политических целей. Этого, однако, оказалось недостаточно, чтобы утихомирить забастовщиков, включая железнодорожных рабочих. В 1911 году правительство решило разыграть свою самую сильную карту и отправило Ллойд Джорджа посредником для заключения соглашения между железнодорожниками и их работодателями. Канцлер имел славу «человека из народа» и позиционировался как его «заступник». «Он играет на людях за столом, – писал секретарь Асквита, – словно берет аккорды на музыкальном инструменте… пока не получается настоящая гармония». Искусное красноречие Ллойд Джорджа возымело действие, и соглашение было достигнуто, однако на следующий год он не смог повторить свой успех и примирить бастующих докеров и их хозяев. После этой неудачи правительство воздерживалось от прямого вмешательства в производственные конфликты, и стачечное движение продолжалось со все возрастающей интенсивностью. Теперь ежегодно вспыхивало более тысячи протестов, в которые вовлекались больше полутора миллионов рабочих – в восемь раз больше, чем это было при Эдуарде.

В долгосрочной перспективе забастовки пошли на пользу и профсоюзам, и рабочему классу в целом. Членство в профсоюзах выросло вдвое к 1914 году по сравнению с 1906-м, а рабочие начали осознавать свою силу. Вместе с подъемом Лейбористской партии стачки ясно показали правительству и правящей прослойке вообще, что место в самом низу общества, предназначенное трудовому населению в викторианской Англии, неприемлемо для рабочих нового века. Они требовали большей доли в результатах своего труда и готовы были активно действовать в случае отказа.

* * *

Второй социально-политический пожар этого периода устроили женщины, требующие избирательного права. С середины XIX века суфражистское движение добивалось расширения права голоса, надеясь, что это приведет к изменениям в плачевном положении женщин. Дамы из среднего класса викторианской Англии не могли получить высшее образование и заниматься профессиональной деятельностью, а оплату труда в тех немногих областях, где они могли реализоваться, сильно занижали по сравнению с мужчинами. Женщины из низов нанимались на фабрики в качестве работниц ручного труда с ограниченными правами либо оставались дома и рожали детей – иногда до десяти.

Требования избирательного права для женского населения с порога отвергались верхушкой викторианского политического истеблишмента, опасавшегося, что это начало конца мужской гегемонии. Эдвардианская элита тоже нисколько