Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

не сочувствовала суфражисткам. И все-таки участие женщин в политических процессах в начале XX века возросло. Дамам позволили служить в местных администрациях, голосовать на местных выборах и даже становиться мэрами. Причина, по которой женщин допустили к власти на местах, проста: там занимались исключительно хозяйственными делами, «естественной сферой деятельности» женщин. К концу правления Эдуарда у женщин из среднего класса также появился некоторый доступ к высшему образованию (хотя они по-прежнему не могли получить диплом) и некоторым профессиям, вроде учительницы или медсестры.

Многие так называемые бойкие женщины начали жаловаться на ограничение профессиональных возможностей, неравные права в браке и недостаток сексуальной свободы. Расцветающая женская уверенность в себе находила выражение в увлечении новыми динамичными видами спорта – теннисом, роликовыми коньками, велосипедами, а также через новую женскую моду. Углы и изгибы ушли прочь, им на смену пришли наряды более свободного прямого кроя; сдержанные оттенки сменились яркими цветами. Один журналист-мужчина замечал: «В викторианской Англии женщина была символом невинности, милым созданием наподобие котенка, не имеющим отношения к мирским делам. Теперь же она осознает себя и свой пол и рушит тюремные решетки обстоятельств».

Нет ничего удивительного в том, что суфражистское движение при Эдуарде стало и более обширным по охвату, и более радикальным по характеру. В 1903 году великолепный оратор Эммелин Панкхёрст вместе с дочерьми Кристабель и Сильвией основала Женский социально-политический союз. Он значительно отличался от других суфражистских организаций. «Мы решили открыть доступ в него исключительно для женщин, – заявляла Панкхёрст, – чтобы абсолютно освободиться от влияния других партий и находить удовлетворение только в действиях. “Дела, а не слова” – таков наш девиз». Когда Daily Mail насмешливо назвала их suffragettes[29], суфражетками, они уверенно приняли прозвище и изменили его на suffragets, используя английский глагол to get – получать, как бы подчеркивая, что они твердо намерены получить право голоса. При этом суфражистки вовсе не хотели «получить» избирательное право для всех без исключения женщин, без учета классовой принадлежности и состоятельности, поскольку в этом отказано было и мужчинам. Они лишь требовали, чтобы пол как таковой перестал быть критерием отбора избирателей. Их ключевая цель заключалась в утверждении самого принципа равноправия, и пусть при таком раскладе право выбора получили бы лишь домовладелицы из среднего класса – зато на равных с мужчинами условиях.

Ко времени коронации Георга в 1910 году Женский союз накопил существенные ресурсы, увеличилось количество сестринских суфражистских обществ. Однако даже такой значительный рост движения за избирательное право не привел к какому-либо значимому влиянию на парламент. Несколько законопроектов о наделении женщин избирательным правом были последовательно внесены независимыми членами парламента, но ни один не прошел через палату общин. Некоторые завсегдатаи задних скамей открыто насмехались над идеей голосующих дам, тогда как ведущие политики той эпохи разошлись во мнениях по вопросу. Асквит полагал, что женская «сфера – это не сутолока и пыль политики, а круг общественной и домашней жизни». Его жена и дочь, вследствие аристократического происхождения не нуждавшиеся в праве голоса ради политического влияния, разделяли его презрительное отношение к «юбочной политике», и физически отстраняли протестующих суфражисток, пытавшихся пробиться к ним. Король в этом же духе клеймил суфражисток как «ужасных женщин». Впрочем, Бэлфур и Ллойд Джордж выражали осторожное сочувствие, а некоторые парламентарии-лейбористы открыто выступали в защиту женского избирательного права, хотя партия как таковая имела амбивалентную позицию по вопросу.

Поскольку палата общин не реагировала на их требования, суфражистки решили действовать напрямую. Они прерывали политические собрания вопросами из зала и совершали попытки нарушать работу парламента. 18 ноября 1910 года тысячи суфражисток вышли на площадь перед парламентом, где их встретила полиция. Черчилль велел офицерам держать протестующих подальше от парламента любой ценой, и этот приказ обернулся множественными случаями побоев, грубого обращения и арестов женщин. Панкхёрст привлекли к суду за подстрекательство к мятежу, но она в итоге превратила процесс в трибуну, где анатомически препарировала бессмысленный и бестолковый отказ правительства дать женщинам избирательное право. События Черной пятницы и его последствия обеспечили суфражисткам поддержку по всей стране.

Начиная с 1911 года движение приобрело более воинственный характер. Активистки поджигали почтовые ящики, приковывали себя цепями к оградам, разбивали окна магазинов и мужских клубов, уничтожали уличные клумбы и резали обивку мягких сидений в вагонах поездов. Они рисовали граффити на общественных зданиях и портили картины, где женщины представали объектами мужских желаний. Не все суфражистки одобряли подобную тактику, но Панкхёрст была убеждена, что насилие – единственный способ. С 1913 года суфражистки начали устраивать поджоги, подпалив в общей сложности 350 зданий за полтора года в ходе скрупулезно организованной кампании. Лидеры движения выдавали поджигательницам инструкции и горючие материалы, а те изготовляли примитивные бомбы и оставляли их в значимых общественных местах. Некоторые приспособления так и не взрывались, другие же причиняли зданиям немалый ущерб – в том числе дому Ллойд Джорджа.

4 июня 1913 года Эмили Дэвисон подарила кампании суфражисток самый мощный символ движения. Выбежав на скаковой круг во время скачек на Эпсом Дерби, она попала прямо под копыта лошади, принадлежавшей королю Георгу, и через четыре дня умерла в больнице. Некоторые историки предполагают, что она планировала зацепить на сбруе флаг суфражисток, но есть и серьезные подозрения, что она просто жаждала мученичества. «Вновь разыграть трагедию распятия для грядущих поколений, – писала Дэвисон в одной газетной заметке, – это последняя, непревзойденная жертва Милитантки». Сразу после смерти Дэвисон суфражистки объявили ее мученицей; на похороны пришло более 50 000 человек.

Слабое либеральное правительство вновь оказалось на нехоженой территории; как и в предыдущем случае, чутье подсказывало им ответить силой. Асквит посадил в тюрьму около 1000 активисток, отказав им при этом в статусе политзаключенных. Это заставило многих из заключенных женщин объявить голодовку. Боясь, что, умерев в тюрьме, они тут же станут народными святыми, правительство настояло, чтобы их привязывали к стулу и насильно кормили через трубку, вводимую в нос и горло.

Такое обращение с арестантками вызвало ярость в обществе. Недавно избранный от лейбористов Джордж Лансбери сказал Асквиту в палате общин: «Вы не достойны даже презрения… вы войдете в историю как человек, пытавший невинных женщин». Премьер-министр, как всегда, ответил на критику законодательно, совершенно так же, как в случае с недавними забастовками. Он провел закон, который запрещал насильное кормление в тюрьме и разрешал временно отпускать ослабленных голодающих домой для восстановления здоровья, чтобы затем вернуться и отбывать срок дальше. Закон получил прозвище Акт «Кошки-мышки», что как бы намекало на пристрастие котов к играм с будущей жертвой, а либералы дополнили его контрпропагандистской кампанией. Суфражистки изображались в прессе не как массовое движение с популярной политической повесткой, а в карикатурном виде – как малочисленная группка