Этюд в черных тонах - Хосе Карлос Сомоса

А еще у нас был мистер Конрад Х., старичок в здравом уме, но одержимый мыслями о шпионах и тайном надзоре; мистер Конрад на каждый заданный ему вопрос отвечал двумя-тремя своими — эти яростные наскоки напоминали игру взбесившегося теннисиста: «Почему вы хотите это знать? Могу я взглянуть на ваши документы? Как, вы сказали, вас зовут?»

Что же касается сэра Лесли А… Ну что вам рассказать о сэре Лесли? Он молод, одевается в яркие театральные цвета, а блеск в его глазах как будто отражает бесчисленные скандальные ночи Ист-Энда[6]: сияние свечей, аромат множества женщин, дым опийных трубок, спектакли в запретных театрах. Сьюзи успела мне нашептать, что заболевание Лесли такого рода, о котором никто в Кларендон-Хаусе не рассказал бы даже Мертону, — то было следствие особого образа жизни. Единственное, что, по-видимому, спасало очаровательную Джейн Уимпол от приставаний Лесли, когда она заходила к нему в комнату по долгу службы, это — как насплетничала мне все та же Сьюзи — симпатия сэра Лесли к более пышнотелым особам, вот почему ни старшая сестра Брэддок, ни Гетти Уолтерс не появлялись у него ни при каких обстоятельствах.

Если же оставить в стороне столь неотвязчивую особенность, сэр Лесли, казалось, пребывал в постоянной полудреме, покачиваясь в огромной ванне с шампанским.

— Ах, полиция, полиция!.. — обрадовался он при виде Мертона. — Проходите, проходите, ах, полиция, благословенная полиция. Полиция, моя сладкая подруга… Нет, я не посещал ничего подпольного…

Мертон провел кратчайший допрос — безрезультатно — и покинул комнату Лесли чуть ли не бегом. Комментарии, которыми он обменялся со своим подчиненным, не стесняясь моего присутствия, вогнали меня в краску. Действительно, сэр Лесли кое-кому может показаться отвратительным, но кто мы такие, чтобы судить? Мне не понравилась уверенность Мертона в собственном превосходстве, приправленная оскорбительными словечками, вроде «похотливый» и «свинья».

Нам оставалась последняя дверь.

Не спрашивайте, почему я так поступила. Я сама не уверена в ответе.

Быть может, потому, что это был мой пансионер и мне заранее становилось неловко от мысли, что Мертон охарактеризует его теми же словами, а то еще и похлеще. Инспектор, с руками в карманах плаща и в шляпе, до сих пор надвинутой на его гигантские уши, пожираемый собственными усами, которые, казалось, его истязают, представлялся мне таким же холодным и бесчеловечным, как тюрьма. Мистер Икс тоже мог быть холодным и бесчеловечным, однако его обостренная восприимчивость вызывала у меня сострадание.

Я преградила полицейским дорогу и заговорила, не поднимая глаз:

— Прошу прощения, господа, но наш последний пансионер будет для вас совершенно бесполезен. Он живет в вечном полумраке, за закрытыми шторами и не покидает своего кресла… У него ничего нет, даже имени… Его называют «мистер Икс»… Уверяю вас: он ничего не видел…

И тогда Мертон сделал такое, что я не могу вспоминать без трепета.

Он приблизился ко мне вплотную, такой низкорослый:

— Мисс…

— Мак-Кари, сэр, — пробормотала я, сдерживая слезы.

— Мисс Мак-Кари, здесь решаем мы. А теперь откройте эту чертову дверь и отойдите в сторону, как и положено женщине. И медицинской сестре.

— Да, сэр. — И, уже взявшись за ручку, я предупредила: — В комнате темно, шторы задернуты, и вы его не увидите, потому что он сидит в кресле…

Я открыла дверь.

Комната была освещена несколькими лампами. Шторы были раздвинуты. А мистер Икс стоял перед окном.

Никто из нас не шевелился. Мистер Икс, не оборачиваясь, заговорил:

— Добрый вечер, мисс Мак-Кари, я вижу, вы привели гостей. Добрый вечер, господа. Сожалею, что стесненность моего жилья мешает принять вас достойным образом.

Мы с полицейскими все еще стояли на пороге.

— Что это? — спросил Мертон.

— Его зовут «мистер Икс», — повторила я. — Он… особенный.

Когда мы вошли и я закрыла дверь, мистер Икс уже вернулся в свое кресло. Мертон осторожно шагнул вперед, как будто не зная, что ожидает его в конце пути. Однако, когда он приблизился к креслу и увидел, с кем имеет дело, лицо его расслабилось. Это выражение, которое я столько раз наблюдала на лицах посетителей приюта при взгляде на душевнобольного, чей ненормальный облик тотчас одарял входящих чувством превосходства (как будто «нормальность» — это особая медаль, а не игра случая), вызывало у меня подлинное отвращение. За это я еще больше возненавидела Мертона.

— Итак… «особенный». Ну что же, по крайней мере глаза у него точно «особенные»…

— В левом у него кровоизлияние, сэр, — объяснила я, раздраженная еще больше, чем левый глаз.

— Говорите, только когда вас спросят, мисс.

Я прикусила губу, однако авторитет власти действовал на меня безоговорочно.

— С кровоизлиянием или без, по размеру второго глаза я заключаю, что видели вы немало. — Мертон взглянул на своего помощника, тот улыбнулся вместо него. — Но…

— Всегда найдется «но», — с удовольствием поддержал Джеймсон.

— Но то, что можно увидеть, не есть то, что было увидено. И не то, что осталось в памяти.

— Это истинно больше, чем сама жизнь, — подтвердил сержант.

— Итак, мистер «особенный»… — Мертон выгнулся рядом с креслом, а мне показалось, что и Джеймсон, стоящий позади с книжечкой в руках, повторил движение начальника на свой лад. — Мы хотим знать, видели вы или слышали что-нибудь необычное прошлой ночью.

— Нет, господин инспектор, — сразу же отозвался голос из кресла. — Я не видел и не слышал ничего необычного между полуночью и пятью часами утра.

— Между… — Мертон нахмурился. — Откуда вам известно, что именно в эти часы…

— Мне это не было известно, инспектор, зато теперь известно, большое спасибо. Я думал, что случившееся с несчастным мистером Хатчинсом явилось следствием еще одной драки, как и в двух предыдущих случаях.

— В каких еще двух? Была только смерть Эдвина Ноггса…

— Вот как. Значит, смерть Эдвина Ноггса и смерть Хатчинса связаны между собой.

— Откуда вы это…

— Я не знал, я лишь подозревал, зато теперь знаю, большое спасибо. Я предположил, что эти дела связаны, поскольку если Скотленд-Ярд появился здесь из-за бродяги, то, следовательно, на его теле обнаружили те же четыре раны, что и на теле другого…

— Какие четыре раны?..

— Значит, три: две на животе, одна на шее.

— Минуточку, откуда вам…

— Мне не было известно, зато теперь известно, большое спасибо, инспектор; вы очень грамотно спросили все свои ответы. А сейчас, если хотите, можете идти, только умоляю вас не шуметь под дверью.