Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

В свою деревню в ту же пору

Помещик новый прискакал.

По имени Владимир Ленский,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт!

– Ой, не могу! Ой, поэт прискакал! – Юлька пополам согнулась от хохота.

– Ты это Пушкину скажи, – обиделся Леха. – Тут русским языком написано: «прискакал». Тогда авто и шоссе не было, в деревню на лошадях прискакивали.

– Погоди, не «прискакивай» пока, – остановил его терзаемый постановочным зудом Мишка и попросил Надю прочитать Татьянино письмо. Надя с готовностью воскликнула:

– Я к вам пишу – чего же боле?!

– Патетика твоя к чему? – прервал Мишка, не заметив, что попал в размер стиха. – Давай снова.

– Я к вам пишу, – повторила Надя тише, но уловила усилившуюся режиссерскую досаду и смолкла.

– Надь, не обижайся, ты пойми: Татьяна места себе не находит. У нее же первая любовь! Ты должна быть простодушной и в то же время страстной. Внутри страстной, не снаружи, Надь. Не надо скалиться и психованную изображать… Попробуй еще.

– Я… к вам… пишу, – пробормотала она упавшим голосом.

– Вот, смотри, – в уголках Мишкиных губ ямочками обозначилась робкая улыбка, глаза отрешенно уставились в окно. – Поверьте, – выдохнул он, – моего стыда вы б не узнали никогда, когда б надежду я имела…

Надя послушно вытянула губы навстречу окну. Мишка прервался:

– Слушай, Надежда, может, ты Ольгой будешь?

– К тебе, Надя, правда, больше Ольга подходит, – поддержал Санька. – «Глаза как небо голубые», «локоны льняные»…

Пухлый Надин рот собрался в обиженное сердечко.

– Мне все равно.

– Хорошо, тогда я буду Татьяной! – обрадовалась Юлька и протянула руку за распечаткой, но Мишка остановил:

– Татьяну сыграет Женя.

– Ах так? – Юлька злобно покосилась на Шелковникову. – Значит, я – няня? Ну и… ладно! Я согласна! Мне оценка нужна, а то на фиг бы сдались эти преданья старины глубокой!

Перекодировка ролей, чуть не рассорившая девчонок, все же состоялась. Телефон Шелковниковой запел электронную серенаду. Всех уже ждали дома.

– Пока, мальчики, – Надя взяла Юльку под руку. Добрый Мишка, раздираемый противоречиями вины и ролевого соответствия, кинулся провожать девчонок на остановку. Поспешил за ними и Леха.

Шелковникова повернулась было к двери, и тут раздалось отчаянное кошачье мяуканье. Черная кошка, графически черная на синем фоне, повиснув с другой стороны окна, через миг полетела вниз с растопыренными лапами. Видимо, охотилась за воробьями и сорвалась. За окном, когда Санька к нему подбежал, только хвост мелькнул в проходе между гаражами…

В Саньке зародилось предчувствие счастливых перемен. Словно в подтверждение ожидающего волшебства, едва вышли из Новогоднего парка, во дворе вспыхнули шеренги фонарей. Изменчивая кисть голубоватого света окрасила лицо Шелковниковой причудливыми бликами. Почему Санька постоянно, думая о Жене, называет ее по фамилии, как учитель, вызывающий к доске по классному журналу?

Она – Женя. Евгения.

В душе клубилось что-то смутное, навеянное магией пушкинских стихов. Санька видел перистую тень Жениных ресниц на щеках и свернувшуюся змейку волос на пушистой складке шарфа. В голове сами собой выстроились буквы, слова, строчки, и Санька продекламировал:

– В окне прекрасен кошки вид —

Чем не орла уроки?

«И вдруг прыжок, и вдруг летит»!

Классические строки.

– Прямо сейчас сочинил? – удивилась Женя. – Запиши, а то забудешь.

– Зачем?

– Так… Просто так.

В россыпях и ярусах звезд туманились фиолетовые сгустки. Вокруг хороводились, мерцая, разноцветные огни. Искристый снег поскрипывал под ногами, пахло арбузом, и верилось в бесконечную жизнь.

У Жени вошло в привычку, приходя домой с вечерней репетиции, проверять отопление. Начальник Морозов не подвел, даже перевыполнил норму – хоть блины на батареях пеки. Лимпопо нервно курит в сторонке, сказал бы Гладков. Леха – ходячая урна всякого словесного мусора. А на улице неожиданно потеплело, и начавшаяся было у Жени ангина быстро прошла.

Так бывает перед Новым годом. Стужа притормаживает, бережет силы, чтобы крепче вдарить в Крещение.

Папа спел своего Ленского. Это было красиво. Лампы сцены лили мягкий золотистый свет на торжественного папу в черном костюме, с роскошной гривой до плеч, и на рояль с концертмейстером сбоку. Лоснящийся рояль походил на только что вылезшего из воды морского льва с приподнятым ластом. Зрение всегда побеждает слух, и, чтобы ничего не мешало слушать живую музыку, Женя с мамой прикрыли глаза.

Мама, конечно, предпочла концерт педсовету, иначе нытья и попреков хватило бы ей на всю оставшуюся жизнь. Ариозо не показалось Жене оригинальным. Папин Ленский, на ее взгляд, остался сентиментально-романтически настроенным персонажем. Маме вроде бы понравилось. По крайней мере, с виду. Папа был от себя в экстазе. Когда его волосы растрепались от поклонов, он стал точь-в-точь ликующий дед Паша с фотографии. Только вместо тайменя держал охапку букетов.

Сейчас папа готовится к новой, куда более важной премьере. Будет исполнять партию графа Альмавивы в «Севильском цирюльнике». Чтобы соответствовать облику пылкого героя-любовника из Андалусии, хорошо упитанный папа воздерживается от мясной и жирной пищи. Стоя утром перед зеркалом, горячо внушает себе:

– Я не люблю есть! Я ненавижу еду, все это чавканье, сопенье, жеванье, глотанье, переваривание… Как можно пожирать бифштексы, ростбифы, бефстрогановы, когда известно, что они приготовлены из трупов животных?! Тьфу! Прочь, мертвечина, прочь! Только искусство, только театр! Я молод и строен, богат и влюблен!

Женя мысленно ставит предлог «не» к каждому прилагательному его последней фразы. Фраза, впрочем, относится не к папе, а к роли. По опере он влюблен в Розину, у которой бессердечный и жадный опекун. В жизни, как всегда, в себя.

Слушать эти мантры было бы смешно, если бы папа не ограничил семейный рацион овощной диетой. Женя замучилась мыть овощи с мылом, а мама – изобретать всевозможные салаты и лепить впрок морковные котлеты. Если Женя по приходе домой проверяет работу ЖКХ по батареям, то папа – холодильник. Норовит уличить домочадцев в преступном мясоедении. Поэтому недостаток калорий, необходимых для усвоения школьной программы, Женя вынуждена восполнять шаурмой и хотдогами за стойками занюханных киосков. Она не травоядна. Мясом питаются даже добрые люди, любящие животных. Разум человека не проникает в глубь продуктовых событий до тех мгновений, в которые ростбифы и бефстрогановы еще пасутся на лугу.

Вместе с неприятием вегетарианской еды Женя уже чувствует легкую ненависть к ни в чем не повинному графу Альмавиве. Репетиции отнимают у папы массу времени. Иногда, смертельно усталый, он является из театра почти к ночи. Редкие часы досуга все равно несвободны: папа посвящает их прослушиванию партии в магнитофонных записях. Ищет в голосах исполнителей какие-то нюансы, сравнивает с собственным перформансом на видео-аудио, совершенствует образ влюбленного испанца.