Вся оставшаяся жизнь - Жан-Поль Дидьелоран

– Работаю в конторе по сбору медицинских отходов в больницах, клиниках и лабораториях. Собираем МЭО, медицинские эпидемиологически опасные отходы. Не бог весть что, но жить-то на что-то надо, – добавил он.

Сборщик медицинских отходов. Они проглотили его ложь без проблем. Амбруазу даже не пришлось показывать сложенные в фургоне ярко-желтые баки с надписью МЭО, куда он пихал контейнеры с дневными отходами. До спектакля оставалось меньше часа, и в труппе царил веселый ажиотаж. Пока рабочие сцены заканчивали устанавливать разборные щиты с декорациями, Амбруаз отправился осматривать туалеты. Жан-Луи не соврал. Просторные, с необъятным зеркалом над раковинами. Он открыл косметичку, разложил щетки, кисти и карандаши. Первой на грим явилась Луиза, уже в костюме. Новый спектакль труппа играла по всей округе последние три месяца, и механизм уже был отлажен. Скоро-скоро Амбруаз проскользнет в задние ряды и станет вместе с публикой наслаждаться представлением. А потом, когда декорации будут погружены в два пикапа, а прожекторы уложены в ящики, пойдет вместе со всеми на разбор полетов – за принесенными в складчину салатами, колбасами, сырами и пирогами, среди шуток, колкостей и взрывов смеха. Но самым острым ощущением для Амбруаза оставался все же момент, когда актеры один за другим подставляли ему лицо, а он их гримировал. Красить вечером живых, когда целый день размалевывал мертвых: для молодого человека это стало лучшим способом не забывать, что жизнь – не только галерея покойников и заплаканных родных. Ощущая под руками сочную плоть, касаясь мягкой, теплой кожи, чувствуя подушечками пальцев подрагивающие веки, массируя за болтовней подвижные физиономии, он буквально воскресал. Эта бьющая ключом жизнь была так далека от немых угасших тел. Как нарочно, днем через его руки прошло шесть трупов, а сейчас, вечером, шестеро живых ждали, пока он их загримирует. Полная симметрия.

– Я сейчас умру, – простонала Луиза, рухнув на стул. – Не знаю, что сегодня нашло на малышню в бассейне, но они меня доконали. Полюбуйся, я при последнем издыхании.

– Нет, красавица моя, – возразил Амбруаз, собирая волосы актрисы в условный пучок, чтобы не мешали красить, и с улыбкой успокоил ее: – Твоя физиономия с лицом покойницы не имеет ничего общего, можешь мне поверить.

– Вы не могли бы ко мне заглянуть, мой милый Амбруаз?

Амбруаз улыбнулся. Вопросы Бурдена, как правило, сильно смахивали на приказы, в данном случае – на приказ немедленно заехать в офис. А уж если Ролан Бурден отвешивал “моего милого Амбруаза”, тут можно было ждать чего угодно. В худшем случае худшего, как сказала бы Бет.

Перед тем как отправиться на вызов в другой конец департамента, он завернул в головную контору. Припарковался на заднем дворе и прошел через обширный ангар, где хранились расходные материалы и стояли автомобили фирмы. Из ангара путь лежал через шоу-рум. Атмосфера здесь располагала к благоговейной отрешенности. Справа от главного входа тихо журчал прозрачный фонтанчик, вплетая свое неумолчное бульканье в звуки музыки: репродукторы были скрыты за роскошным искусственным плющом. Левая стена от пола до потолка покрыта целой армией распятий. Рядом со стойкой развешаны на стенде латунные надписи, последние посмертные приветы: “Дорогому супругу”, “Дорогому дяде”, “Дорогой бабушке”, “Дорогому дедушке”, “Любимому крестнику”. По обе стороны центрального прохода расстилался ковер искусственных венков. Амбруаз обогнул гробы, выставленные рядком во втором зале, и поднялся по лестнице на второй этаж, в контору. Тут было царство бумаг, счетов, фактур и смет – мир, отстоящий от нижнего приглушенного, упорядоченного космоса на несколько световых лет. Тут пахло горячим кофе и въевшимся в стены табаком. Всюду забитые папками стеллажи. Ролан Бурден оторвал взор от компьютерного монитора и встал ему навстречу. Его дочь Франсина коротко кивнула в знак приветствия, продолжая молотить по клавиатуре. Со временем она превратилась в того самого сына, которого недоставало Бурдену: широкоплечая, с короткой стрижкой, вечно в рубашке и брюках. Та, кого в ритуальной среде называли не иначе как Франсисом, неустанно культивировала в себе мужское начало, доводя до совершенства присвоенный гендер, столь желанный ее родителю. Бурден пригласил Амбруаза присесть.

– Кофе? Франсина, дорогуша, два кофе, пожалуйста. Я вас вызвал, Ларнье, потому что поручить эту работенку мне больше некому. О, не волнуйтесь, ничего особо сложного. Просто обработать тело и доставить сюда из Швейцарии. Восемьдесят два года, меньше шестидесяти кило весу. Двое суток на дорогу туда-обратно, три дня на месте. Не спрашивайте, почему три дня, клиент всегда прав, особенно если хорошо платит. У покойного из родни остался только брат-близнец. Он с нами и связался. Поедет с вами, и туда и обратно. На кону кругленькая сумма фирме плюс, соответственно, премия вам, мой милый Амбруаз. Вы же сто лет не были в отпуске. Относитесь к этому как к каникулам, Ларнье. Притом за казенный счет. Четырехзвездочный отель на набережной Женевского озера. А побережье в это время года – это, наверное, нечто. Честно скажу, если бы я мог оставить капитанский мостик, сам бы соблазнился. Излишне говорить, что клиента мы обслуживаем под ключ и все должно быть безупречно. Выезжать в понедельник.

Амбруаз подумал, что патрон – гений краткости.

Ролан Бурден подался к нему, и на его топорной физиономии разверзлась широчайшая улыбка.

– Возьмете “вито”, – величественно бросил он.

“Мерседес-вито” – последний аргумент. Гордость Ролана Бурдена. Самая роскошная перевозка в автомобильном парке фирмы, с холодильным отделением для покойников и четырьмя настоящими сиденьями для живых.

– И еще одно. Завтра после полудня встретитесь с братом покойного. Он хочет обговорить с вами все детали поездки и должен выдать аванс. Это займет у вас не больше получаса. Франсина даст вам адрес и договор для подписания.

Снова пускаясь в путь, Амбруаз осознал, что за все время, проведенное в конторе, он не произнес ни единого слова. Под вечным натиском Бурдена молчание сходило за знак согласия. Он вспомнил про Бет, про ее ежедневный укол инсулина. Придется на целых пять дней оставить бабушку одну. Она, конечно, пока в абсолютно здравом уме и твердой памяти, но все чаще путает дни, а когда смеркается, не всегда понимает, утро на дворе или вечер. Если она пропустит укол, последствия могут быть трагическими. В “вито” четыре места, больше чем надо. Решение он принял, не успев даже выехать за черту города. Он возьмет Бет с собой. Бурден и не узнает. Она часто говорила, что мечтает увидеть женевский фонтан Же-До. Скоро ее мечта осуществится. Что до театра, то ближайший спектакль только через три недели. А насчет котяры он уже кое-что надумал.

Ароматы ворвались в ноздри Манель прямо с порога. Целый букет запахов, доносившихся с кухни, – тонкая смесь розмарина, лаврового листа, лука и жаркого. В последний четверг месяца Самюэль всегда обедал вместе с помощницей. Он считал делом чести самому приготовить обед и продумывал меню заранее, за несколько часов, а то и за несколько дней. На рассвете в четверг старик доставал необходимую утварь, вынимал из холодильника ингредиенты, расставлял все на рабочей поверхности и начинал колдовать над кастрюлями, стряпая намеченные блюда. Манель не удержалась от искушения и, проскользнув на кухню, приподняла чугунную крышку гусятницы. Ей открылась золотистая корочка жаркого, томившегося на медленном огне на ложе из картофеля, моркови и лука. Заглядывать в холодильник не было смысла. Девушка и так знала, что там стоит “Шварцвальд”: вишневый торт с домашними взбитыми сливками неизменно завершал их ежемесячную встречу. Десерт, на который Самюэль потратил почти весь вечер среды и, в этом девушка была уверена, почти весь остаток сил, и без того невеликий. Болезнь прогрессировала быстро, слишком уж быстро, на взгляд Манель. С каждым днем паразит жирел, питаясь беззащитным телом старика, и отвоевывал все больше места. Постепенно опухоль высосет его изнутри, и останется только жалкий бесплотный скелет. Со дня визита к неврологу прошло около месяца, и он еще похудел. Ел все меньше и меньше, а когда головные боли становились совсем невыносимыми, его рвало тем немногим, что удалось проглотить. Глаза над заострившимися скулами ввалились и отчасти утратили блеск, еще недавно озарявший его лицо. В понедельник помощница застала старика в гостиной, он так и застыл неподвижно, с отсутствующим взглядом, оглушенный, на том месте, где боль соизволила на время оставить его в покое, – потерянный в затишье человечек словно завис в ожидании, когда вернется ненасытная госпожа, с которой он отныне делил свои дни. Если так пойдет и дальше, прогноз доктора Жервеза насчет трех месяцев жизни окажется более чем оптимистичным, подумала девушка.