Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления - Тарик Али

справедливо, – что Мухаммад Ахмад (тот самый Махди) был готов начать переговоры об организованном выводе из страны британских гарнизонов. Уилфрид Скоуэн Блант[58] – посредник, согласованный обеими сторонами, – даже сообщил англичанам, что может помочь добиться свободного пропуска для Гордона, но бандиты в Лондоне жаждали преподать туземцам урок. Они просчитались.

Моррис не скупился на презрительные издевки в ответ на мутный поток «лицемерия и лжи», которые характеризовали внешнюю политику Великобритании. О Гордоне и ему подобных он отзывался как о «похитителях Хартума и сеятелях никудышней цивилизации». Заявление Временного совета и сегодня сохраняет определенную долю актуальности:

Отправлена военная экспедиция. Британские головорезы перебили пару тысяч арабов под ликование прессы, как вдруг – о ужас! – Хартум пал, и пал к тому же в руки самих суданцев. Гордона больше нет! На Флит-стрит[59] слышны стенания – плач, и рыдание, и вопль великий[60]. Никогда прежде прах героя не был так сильно размыт газетными излияниями. Теперь же мы производим эмоции как любой другой товар – прежде всего ради прибыли и лишь во вторую очередь для общественной пользы… Теперь фабричная система и разделение труда вытесняют эмоции индивидуума. Эмоции для нас концентрирует в пробирке журналист, и мы покупаем их в готовом виде, черпая прямо из больших бочек на Флит-стрит и Принтинг-Хаус-сквер. В результате публике зачастую просто навязываются те эмоции, которые угодны заказчику, и происходит это совсем по иным причинам, нежели из-за величия павших… В любом случае усилиями The Times, Pall Mall и их клиентуры из обильно орошенного праха Гордона восстает сияющая перспектива британского протектората в Хартуме, железной дороги от Суакина до Бербера, новых рынков, очередных колониальных должностей.

Опьяненный победой в битве при Атбаре весной 1898 г., Китченер приказал заковать побежденного предводителя мусульман эмира Махмуда Ахмада в цепи и высечь его кнутом позади триумфального победного шествия. После Омдурмана он приказал казнить раненых пленных-мусульман. За этим последовало осквернение гробницы Махди. Его кости были выброшены в Нил, а череп присвоен Китченером в качестве отвратительного сувенира. Полагают, что столь кровавый пролог к полномасштабной колонизации Судана шокировал королеву Викторию. Черчилль, несмотря на собственное чрезмерно восторженное отношение к войне, также выразил сожаление по поводу того, что гробница Махди осквернена. В первом издании своей книги «Речная война» (The River War) он изменил собственное мнение о противниках, которых прежде клеймил как «дикарей», «варваров» и «безжалостных фанатиков». Некролог был выдержан в более утонченном стиле:

Какие бы неприятности ни доставлял Мухаммад Ахмад на протяжении своей жизни, он был человеком достаточно благородного характера, священнослужителем, солдатом и патриотом. Он одерживал победы в крупных сражениях, он поощрял и возрождал религию. Он основал империю. В определенной степени он реформировал общественные нравы. Косвенно, путем превращения рабов в солдат, он сократил рабство.

К 1931 г. похвалы лились столь же щедро, как кровь в 1898-м. В предисловии к книге немецкого автора Рихарда Берманна «Махди Аллаха» (The Mahdi of Allah) Черчилль писал в еще более напыщенном стиле:

Жизнь Махди являет собой рыцарский роман в миниатюре, столь же поразительный, как жизнь самого Мухаммада. Восстание в Судане было последней яркой вспышкой кроваво-красного цветка Ислама… Черное знамя Махди пронеслось над Суданом под гром военной трубы, сделанной из слоновьего бивня. Установилось правление Святых… Махди был мистиком и мечтателем… Благодаря своей праведной бедности и Священной войне Махди смог вознестись до головокружительных высот… [Он был] аскетом и суфием, Двенадцатым Имамом, явления которого долго ждали, который явился и победил, а затем мудро исчез вновь, не дав победить себя.

Узнав, что королева выразила свое неудовольствие и назвала надругательство над гробницей деянием, достойным Средневековья, тем более что Махди был «человеком, имевшим определенный вес», генерал Китченер сообщил, что планировал передать череп в дар Королевской коллегии хирургов.

Мог ли Черчилль не испытывать легкое злорадство по поводу подобного конфуза своего (извините за выражение) bête noire[61]? Как военный Черчилль был дилетантом, стремившимся прославиться и получить пару медалей, которые помогли бы ему в будущей политической и журналистской карьере. Китченер же был садистом от природы. Везде, где ему противостоял равный по численности и умению противник, дело заканчивалось сокрушительным провалом. В битве при Пардеберге во время Англо-бурской войны он потерпел поражение и вызвал шквал насмешек. В ходе Первой мировой войны его диктаторский подход к командованию войсками привел к кровавому хаосу, и известие о гибели Китченера в Северном море было встречено его коллегами в правительстве с едва скрываемым вздохом облегчения.

Если Китченера и вспоминают сегодня, то лишь как символ имперского китча. Его изображение на знаменитом пропагандистском плакате времен Первой мировой войны со словами «ТЫ нужен своей стране!» стало объектом жестокой сатиры на Карнаби-стрит в Лондоне шестидесятых, где на продажу выставлялись навощенные усы вместе с фуражкой. Образ Китченера, уходящего под воду вместе со своим кораблем – крейсером SS Hampshire, отплывшим с Оркнейских островов в 1916 г., – где он стоит на палубе с прямой спиной и отдает честь, а вокруг него смыкаются волны, так что на поверхности вскоре останется лишь фуражка, напоминает фигуру адмирала из черной комедии «Добрые сердца и короны» (Kind Hearts and Coronets){20}. Шутки шутками, а за пределами Великобритании плакат произвел огромное впечатление. Во время Гражданской войны в России была изготовлена его советская версия.

Преждевременная смерть всегда придает образу дополнительную мощь{21}. Но карьера Китченера ставит ряд вопросов относительно ведения колониальных войн – вопросов, актуальных тогда и остающихся таковыми поныне. Те же самые вопросы с еще большим правом можно адресовать и Черчиллю, а также немалому количеству его подчиненных. Не приводит ли военное ремесло и строгий кодекс армейской дисциплины (беспрекословное следование приказам под угрозой расстрела) к автоматическому расчеловечиванию? Враг-туземец всегда рассматривается как не вполне человек. Нормы относительного приличия, соблюдаемые внутри страны (хотя и не в случае США, где они не распространялись на коренное население или рабов и их потомков), отбрасываются в сторону. Один вид другого цвета кожи, а также огромных нетронутых богатств на подлежащей оккупации территории снимает все ограничения. Чувство человеческой общности исчезает. На первый план выходит звериная жестокость. Вот по этой части Китченер был непревзойденным мастером. Его отчаянное желание заполучить должность вице-короля Индии ни для кого не являлось секретом. Предложение было заблокировано Джоном Морли, министром по делам Индии в правительстве либералов. Он отдавал себе отчет в том, что, как бы ни складывалась обстановка, автократический садизм никак не входил в список того, в чем действительно нуждалась тогда Британская Индия. Несмотря на льстивый ажиотаж в прессе и приглашения на официальные банкеты, Морли и еще пятьдесят парламентариев по-прежнему были решительно настроены против награждения Китченера денежной премией по его возвращении из Судана.

Подобным же образом и Черчилль на протяжении всей своей жизни вдохновлялся идеей сохранения, расширения и защиты Британской империи, не считаясь с военными или моральными издержками. Он искренне полагал – и нередко высказывался в этом смысле, – что приобщение к цивилизации дикарей и низших народов является благом для всего человечества. Разве они не выиграют от этого? Много десятилетий спустя Ганди, отвечая на вопрос американского журналиста о том, что он думает относительно западной цивилизации, произнес свои знаменитые слова: «Это было бы неплохой идеей»[62].

Китченер был сторонником более жестких мер, чем Черчилль, но они работали над одним проектом. Победа при Омдурмане, говорил он, открыла долину Нила для «цивилизующего влияния коммерческого предпринимательства». Китченер был не идеологом, а полезным техническим исполнителем. Его амбиции приняли форму завоевания колоний и купания в славе, пусть даже сама «ванна» эта была наполнена кровью. В этом отношении он был беспощаднее других представителей военной касты империи, но принципиально не отличался от них. Черчилль был точно таким же, а то и похлеще. Но его тщеславие делало его особенно опасным.

Белые против белых

Последняя в XIX в. война на Африканском континенте разыгралась в Южной Африке между англичанами и бурами – потомками голландцев, высадившихся на мысе Доброй Надежды в XVII в., чтобы