Знак обнаженного меча - Джослин Брук

Между тем до даты, назначенной для записи на службу, — первого декабря — оставалось меньше двух недель. Дата Рейнарду запомнилась, четко отпечаталась в мозгу, однако остальные подробности объявления улетучились у него из памяти — в частности, время и место явки призывников. Насколько он знал, в Глэмбере призывного пункта не имелось — ближайший находился в столице графства, милях в тридцати отсюда. Конечно, не исключалась вероятность, что каким-то образом будет специально организована запись на месте, но, не связавшись с Роем или другими призывниками, Рейнарду, похоже, не удалось бы выяснить это наверняка.

Позже вечером, шагая по тропинке к деревне, он вдруг заметил, что вечер пронизан странным беспокойством: птицы без умолку щебетали и пронзительно кричали в кустах и деревьях, и где-то далеко на ферме, словно предчувствуя опасность, выла собака. Луна, поднимаясь над холмами, сверкала серным сиянием сквозь буроватую завесу облаков, и налетевший с юго-запада ветер, холодный и напитанный дождем, судорожно вздыхал в голых буковых ветвях, словно горемычный призрак.

Несколько дней Рейнард с беспокойством ждал, что Рой зайдет в банк, однако тот не появлялся; на прежнее место встречи у мэрии он тоже больше не приезжал.

По мере того как постепенно приближался день, когда он мог бы (если все еще желал) записаться в новонабранный батальон Роя, Рейнарда терзали разнородные чувства. Преобладал страх — сжимавший внутренности и напоминавший ему о детстве и ужасе перед походом в новую школу. В то же время, представься ему такая возможность — и он бы почти с готовностью пошел призывником: это было не столько актом сознательной воли, сколько чем-то вроде глубинной, бездумной тяги. Этот скрытый порыв сопровождался странным эмоциональным возбуждением, сравнимым со смутным брожением сексуальности у подростка; он был связан с идеей капитуляции, обречения себя на некий опыт, который, вероятно, окажется неприятным и даже опасным, но все же откроет путь к бегству. Гнет дома, монотонная и утомительная служба в банке, тусклое и ограниченное существование, которое он еле выносил и все же заставлял себя терпеть, — от всего этого странные предложения Роя Арчера сулили некое избавление. Не исключено, что он всего лишь сменит одну тягостную рутину на другую: предыдущий армейский опыт лишил его иллюзий насчет солдатской службы — и все же ему казалось, что он обрадовался бы любой перемене, какой бы неприятной она ни была.

Подвернись ему при таком настрое подходящий шанс — и он бы не долго думая записался; но отсутствие возможности и даже информации о положенной процедуре сдерживало его импульс; перспектива отдаться во власть жесткого, грубого, неуютного солдатского мира внезапно наполняла его ужасом, страх с новой силой сжимал внутренности — и, вновь прибегая к будничному здравому смыслу, он говорил себе, что предполагаемая «запись» — безумный поступок.

На день-два «здравомыслие» брало верх, а потом какое-нибудь слово или происшествие снова оживляли этот абсурдный порыв обречь себя на жизнь, которой он страшился и все-таки страстно желал.

Как-то вечером, когда он вышел из банка, колонна солдат прошагала мимо него походным порядком по Хай-стрит. Рейнард остановился посмотреть: они были в рубашках с закатанными рукавами (день стоял не холодный) и явно возвращались в лагерь после трудного марша. Глядя на них, он снова почувствовал, как в нем разгорается возбуждение и утверждается прежний импульс: на сей раз, решил Рейнард, «на попятный» он не пойдет — нужно немедленно найти призывной пункт, пока его намерение не ослабло.

Пылая решимостью, он зашагал к мэрии. Его опять охватила безрассудная надежда, что Рой, быть может, его там ждет. Убедившись, что друга нигде не видно, он в нерешительности помедлил мгновение на тротуаре. Внезапно его осенило: не став дожидаться автобуса на Прайорсхолт, он перешел улицу и сел на автобус, готовый отъехать в противоположном направлении… Рой, как видно, его покинул; явка на запись предстояла чуть больше чем через неделю; оставался единственный выход — он должен снова отправиться в загадочный «гимнастический зал» у Римского Лагеря.

Однако обнаружить его без провожатого, темным ноябрьским вечером, оказалось не так легко, как Рейнард предполагал. Он сошел с автобуса там, где, по его мнению, был поворот на Римский Лагерь, но не успел отойти далеко, как понял, что дорога не та. Вернувшись к шоссе, он прошел дальше, до другого поворота. Этот путь, похоже, был правильным, однако Рейнард все еще сомневался: прежде он всегда приезжал к «лагерю» в машине Роя и почти не обращал внимания на ориентиры. Он, правда, приходил сюда и до знакомства с Роем, но это было много месяцев назад и, естественно, в дневное время.

За ближним полем он вдруг увидел нечто напоминающее группу ниссеновских бараков и, не без риска сбиться с пути, устремился к цели напрямик, по отходящей от дороги тропинке. Бараки, однако, оказались до странности труднодостижимыми; с тех пор как он свернул с шоссе, сумерки сгустились почти до темноты, и над холмами стал подниматься легкий туман. Он шел оступаясь, обдирая голени о сломанную изгородь и спотыкаясь о кроличьи норы и незаметные пряди колючей проволоки. Вскоре он добрался до того, что посчитал бараками; к его разочарованию, строения оказались кучкой сараев вокруг небольшой фермы. Свет в доме не горел; однако, когда Рейнард проходил мимо, раздался яростный собачий лай и в одном из сараев захлопала крыльями и расшумелась домашняя птица.

Обойдя ферму, он очутился на более открытом месте и внезапно, к своей радости, почти с уверенностью узнал плато, окружающее Римский Лагерь. Он вообразил, что может даже разглядеть смутные очертания земляных укреплений и насыпей, и заспешил вперед, но ниссеновских бараков, похоже, нигде не было и следа. Он остановился, чтобы сориентироваться, потом двинулся вокруг края плато, не выпуская из вида центральную возвышенность. Так, подумалось ему, он неизбежно выйдет к баракам, если они там есть, — и через пять минут ходьбы его настойчивость была вознаграждена.

Группа бараков стояла слегка в низине — это, несомненно, и делало их почти невидимыми даже с близкого расстояния. Окно в одном из них слабо светилось; сердце у Рейнарда заколотилось от внезапной надежды — он поспешил вперед и, осторожно ступая по неровной земле, приблизился к темной, скученной массе строений. После мгновенной задержки он определил, из какого барака пробивается тусклый свет, и, решительно прошагав ко входу, толкнул дверь и вошел внутрь.

Поначалу он испытал горькое разочарование. Слабый свет одинокой свечи мерцал во мраке, делая очевидным тот факт, что барак был практически пуст. Канаты, брусья и «конь» исчезли; ничто внешне не напоминало о «гимнастическом зале», и можно было, в сущности, подумать, что сюда никто не заглядывал уже много месяцев.

За мерцающим пламенем свечи Рейнард едва смог различить нечто вроде кучи старых мешков и соломы; и пока он стоял в дверном проеме, жадно вглядываясь в сумрак, его неожиданно вспугнул звук человеческого голоса:

— Ты кто?

Слова прозвучали резко, с нотой угрозы: исходили они, по-видимому, из темной бесформенной груды за свечой. Рейнард шагнул вперед и увидел фигуру мужчины, сидящего, подавшись вперед, на груде мешков. У него было грубое небритое лицо; рваная, грязная рубашка распахнулась на груди, открывая черную волосяную поросль; блестящие пронзительные глаза уставились на Рейнарда с настороженной враждебностью.