Знак обнаженного меча - Джослин Брук

Карман был пуст.

Потеря удивила его не слишком: неспроста бродяга ушел так рано. Рейнард уныло признал, что винить в этой незадаче приходится только себя. Стоя у парикмахерской, на пустой улице, он вдруг ощутил себя совершенно и безутешно несчастным: не столько из-за кражи денег (с которой он мог легко смириться), сколько из-за более значительной и непоправимой потери. С ясностью озарения ему припомнилась странная встреча в бараке: грубоватое добродушие бродяги, предложенные им «какава» и постель, внезапно зародившееся доверие и краткая, мимолетная приязнь между ними, двумя отверженными. Доверие и даже приязнь были искренними — в этом Рейнард и поныне был глубоко убежден; однако им не суждено было пережить ночь: рассвет принес обман, и преждевременный цветок увял в бутоне.

До прихода в банк Рейнарду оставалась еще четверть часа; он воспользовался этим, чтобы позвонить соседу в Прайорсхолт и оставить для матери сообщение о том, что накануне он допоздна задержался в банке и принял предложение переночевать в городе. Мысль о матери, ждавшей его вчера вечером и приготовившей ужин и постель, наполнила его непривычной жалостью к ней, и он решил (как делал уже не раз) впредь уделять больше времени и внимания ее благополучию; однако, не успел он принять это решение, как умом его (безо всякого осознания противоречия) снова завладела проблема грядущей «записи». И опять он обратился мыслями к предыдущему вечеру, припомнив, как специально для своего знакомца изложил вкратце беспорядочные события последних недель; как ни странно, бродяге его история была, казалось, не так уж непонятна; мужчина чуть ли не признал, что ему и самому кое-что известно про загадочный «батальон». Или же он просто потакал своему визитеру, возможно, намереваясь воспользоваться его доверием? Так или иначе, оставался тот факт (более вещественно значимый, чем простые слова), что на руке бродяга носил метку сподвижников Роя — змею и меч.

День прошел, а Рой в банке так и не появился. На следующее утро Рейнарду пришло в голову, что есть простой способ разведать, здесь Рой или нет. Всего-то и требовалось выяснить, по-прежнему ли у капитана Арчера есть счет в их банке или же его перевели в другое место.

Заговорив об этом невзначай с Тедом Гарнеттом, Рейнард узнал, что капитан Арчер («он ведь теперь майор», — сказал склонный к снобизму молодой клерк) несколько недель назад и правда перевел счет в отделение банка в столице графства. Из этого открытия Рейнард сделал немедленный вывод: если Роя направили в N, представлялось вероятным, что запись первого декабря будет проходить именно там — по-видимому, в объединенном призывном пункте. Что же ему делать? Первое декабря приходилось на вторник — значит нужно просить дневной отгул, что без убедительной причины нелегко. Если действовать в открытую и сообщить о своем намерении управляющему, то потребуется уведомить его официально; а вдруг, сделав это, Рейнард не сумеет разыскать призывной пункт или же его сочтут непригодным? Вся эта затея изобиловала трудностями; Рейнард решил, что лучше всего будет позвонить на работу во вторник утром и сказаться больным; тогда он сможет съездить на автобусе в N и, если его попытка окажется неудачной — вернуться в банк на следующий день, избежав лишних расспросов.

Однако, по мере того как месяц близился к концу, Рейнард замечал, что ему все меньше и меньше хочется ехать в столицу графства — хотя бы потому, что он по-прежнему не мог вспомнить указания насчет времени и места, объявленные тем вечером в «гимнастическом зале». Предположение о том, что запись будет проходить в N, — поскольку Рой перевел туда свой счет — было чистой воды догадкой. Вспомнить бы только это объявление! Он напрягал голову, но безуспешно; насколько ему запомнилось, выступавший назвал какую-то определенную канцелярию или комнату, обозначив ее чем-то вроде кода или шифра, но сама нужная комбинация от Рейнарда по-прежнему ускользала.

В Глэмбере, по пути в банк и обратно, а также во время обеда, он старательно приглядывался к людям на улицах, надеясь узнать в лицо кого-нибудь из мужчин, с которыми он тренировался в Римском Лагере. Однажды он увидел молодого человека, показавшегося ему знакомым, и какое-то время шел за ним следом, но в последний момент не решился окликнуть. И еще, как-то вечером, проходя мимо открытой двери паба, он готов был поклясться, что увидел силуэт Спайка Мандевилла у стойки, — но робость и на сей раз помешала ему войти и назваться.

В следующие несколько дней установилась непривычно холодная и противная погода; может быть, подспудно желая закалиться для армейской жизни — на случай, если он запишется, — Рейнард стал вечерами совершать долгие прогулки, понуждая себя к ним, несмотря на усталость, и стойко игнорируя проливной дождь с ледяным ветром.

Днем в субботу, двадцать восьмого ноября, он отправился на более дальнюю, чем обычно, прогулку. Ветер утих, и дождь на время перестал; стоял странный покой, будто все вымерло: жизнь словно покинула леса и поля, птиц и зверей не было видно и слышно, а поздние растения живых изгородей пожухли и увяли из-за недавних морозов. Припомнив загадочные намеки Роя и вновь отдавшись власти детских воспоминаний, он непроизвольно зашагал на юго-восток, по направлению к местности, не отмеченной на карте и известной как Клэмберкраун. Выйдя из деревни по узкой, окаймленной деревьями дороге, он поднялся к бровке долины, где дорога пошла краем большой буковой рощи. Как всегда, когда его прогулка лежала в этом направлении, он пошел напрямик через лесок по узкой тропинке, вьющейся среди буков и местами заросшей низким кустарником. Ему то и дело приходилось ступать с осторожностью, так как кусты и ползучие растения кое-где разрослись поверх окопов, вырытых солдатами в войну да так и не засыпанных. Лесок тогда, в сущности, превратился в резервную позицию батареи ПВО, размещенной в доме местного сквайра; укрепления в нем, впрочем, так никто и не обжил, поскольку это предполагалось сделать лишь в случае отступления перед силами захватчиков.

Ближе к центру рощи тропинка расширялась, и здесь, под подлеском, был виден чистый мел. Несколько диковинных холмиков, похожих на курганы, окружали центральную площадку: на самом деле это были землянки, и при более тщательном осмотре можно было обнаружить их входы — отверстия в грудах мела, сейчас полускрытые осенним наносом буковых листьев. Над самой большой землянкой была прибита к буковому стволу табличка с намалеванными краской словами: СПАЛЬНОЕ РАСПОЛОЖ. РЯД. И СЕРЖ. СОСТАВА.

Заброшенный, так и не обжитый «лагерь» выглядел необычайно опустелым, служа напоминанием о катастрофе, которой не суждено было свершиться; в полых холмах, наполовину засыпанных листьями, читалось, несмотря на их опустелость, некое странное ожидание, словно их покинутость была лишь временной. Идя через лесок, Рейнард услышал вверху самолет — его пульсирующий, гипнотический гул словно давил ощутимым весом на неподвижный воздух между буками.

У самой большой землянки Рейнард вдруг приостановился, не впервые охваченный любопытством. Проходя здесь и раньше, он частенько испытывал желание обследовать одно из этих необычных подземных жилищ, но так до сих пор и не сподобился это сделать. В основном, из-за обычной лени: затея казалась едва ли стоящей того, чтобы сходить с тропинки и, согнувшись, пролезать под низкую перемычку «двери», ведущей в землянку. В конце концов, там могло не оказаться ничего интересного: нанос буковых листьев под меловым сводом да, быть может, пара жестянок… Однако его любопытство не проходило и сегодня вновь напомнило о себе. Удовлетворить этот каприз было бы легко — всего-то и требовалось сделать пару шагов вбок от тропинки и шаг вниз на кучу палых буковых листьев; но в который раз это поистине ничтожное усилие показалось ему чрезмерным. Глупо, сказал он себе, напрасно пачкать ботинки, чтобы всего-то постоять минуту в этом склепе под меловым подножием рощи.