Записки кинооператора Серафино Губбьо - Луиджи Пиранделло

Умение ценить шутку, бесспорно, большой дар. Но, увы, он не каждому дан. Многие, например, терпеть не могут, когда над ними шутят. Хотя в отвлеченном разговоре эти люди, как правило, соглашаются с тем, что шутка — вообще вещь хорошая и вполне позволительная.

Но тигрица, вырвавшаяся на волю, говорите вы, это уже не шутка. Полагаю, вы правы. А не смешна ли мысль, что тигрица должна отдавать себе отчет в том, что ее держат в зоопарке, чтобы народ получал «живой урок» натуральной истории?

Вот мы и вернулись к исходному пункту: все это (ведь мы не тигры, а люди), стало быть, чистая риторика.

Человека, который не в состоянии оценить шутку, мы можем пожалеть, а вот зверя — ни за что, особенно если шутка, в которой мы его заставили принять участие — я имею в виду «живой урок», — может иметь тяжкие последствия: посетители зоопарка рискуют изведать на себе, что такое хищная натура тигрицы.

Ну и вот, рассудив здраво, тигрицу решили умертвить. «Космограф» вовремя узнал об этом и перекупил ее. Сейчас она находится в клетке нашего циркового отсека. Появившись здесь, она стала вести себя в высшей степени разумно. Чем это объясняется? А тем, что наше обращение с ней, по всей видимости, должно ей представляться, безусловно, более логичным. Здесь ей никто не предоставляет свободы, никто не позволяет скакать через ров; здесь, в отличие от зоопарка, нет никакого искушающего намека на местный колорит; здесь перед ней исключительно толстые прутья клетки, которые ей постоянно напоминают: «Ты никогда отсюда не выйдешь. Ты — пленница». И она, смирившись, почти весь день лежит и смотрит сквозь прутья в каком-то притупленном, словно зачарованном ожидании чего-то.

Увы, несчастная хищница, она не догадывается, что здесь ей предстоит кое-что покруче «живого урока» натуральной истории!

Уже готов сценарий на экзотический индийский сюжет, и тигрице отводится одна из главных ролей. Фильм зрелищный, и на его съемки будет ассигновано несколько сот тысяч лир. В то же время глупей и пошлей ничего нельзя было придумать. Достаточно уже одного названия: «Женщина и тигрица». Все та же женщина-тигрица, которая заткнет за пояс любую натуральную тигрицу. Насколько я понял, героиня, некая английская мисс, совершает путешествие по Индии в сопровождении целого отряда воздыхателей. Индия будет фиктивная, рисованная, джунгли — фикция, путешествие тоже, и даже мисс с ее ухажерами — все фикция. Только гибель несчастного зверя будет настоящей. Представляете? У вас не переворачивается нутро от возмущения?

Ладно еще, я понимаю, убить тигрицу ради ее собственной безопасности либо ради безопасности окружающих, пусть даже она затесалась в их гущу не по собственной воле; напротив, это они, люди, ради удовольствия отправились охотиться за ней, изловили ее, извлекли из естественного, привычного логовища. Но убить ее просто так, попусту, в нарисованном лесу, во время разыгранной охоты, в угоду какой-то идиотской выдумке — это уже злодейство. Злодейство, выходящее за рамки всякой игры. Один из любовников может застрелить своего соперника. Вы видите, как соперник рухнул, он — мертв. Да, господа. Но вот закончилась съемка, и соперник как ни в чем не бывало поднимается с деревянных настилов съемочной площадки и стряхивает с себя пыль. А это животное уже не встанет и не отряхнется, после того как в него выстрелят. Уберут бутафорский лес и, как хлам, мешающийся под ногами, вынесут ее труп. В пиршестве всеобъемлющей фикции одна лишь ее смерть будет настоящей.

Я еще понимаю, если бы все это притворство, вся эта фикция своей красотой и благородством могла бы хоть в какой-то степени компенсировать расправу над животным. Так ведь нет. Вымысел — глупей придумать нельзя. Актер, который будет ее убивать, возможно, так никогда и не поймет, зачем он это сделал. Сцена продлится на экране в лучшем случае минуту-две и закончится, не произведя сильного впечатления на зрителей; они выйдут из зала, зевая, и скажут:

— Господи, какая чушь!

Вот что ждет тебя, дикая красавица! Ты всего этого не знаешь и только смотришь сквозь прутья своими грозными, пугающими глазами, и щелка зрачка, продольная, как зерно, то сужается, то расширяется. Я вижу, как от тела твоего, подобно жару над раскаленными углями, исходит мерцание хищности, а в пластике черных полос, расчертивших твой мех, отпечаталась сила неукротимых прыжков. Всякий может смотреть на тебя без боязни, ведь есть клетка, которая пленила тебя и сдерживает в самом наблюдателе звериный инстинкт, неудержимо восстающий в крови.

А иного выхода нет: либо вот так, в заточении, в клетке, либо надо тебя прикончить. Твой хищный нрав — мы-то уж догадываемся — неповинен, природа наделила им тебя, и, подчиняясь природе, ты им пользуешься, не испытывая угрызений совести. Но мы-то не можем допустить, чтобы ты после кровавой трапезы разлеглась и блаженно вздремнула. Твоя невинность передается и нам, когда мы тебя распинаем, если того требует наш инстинкт самосохранения. Мы убьем тебя и потом, подобно тебе, со спокойной совестью ляжем и уснем. Но такое возможно только там, в первозданных краях, в диких твоих угодьях, куда ты никого не пускаешь, а не здесь, не здесь, куда тебя занесло не ради удовольствий, не по собственной прихоти, не по своей воле. По сравнению с красотой твоей простодушной, невинной хищности до чего тошнотворна подлая хищность людей. Доставив тебя сюда ради собственного удовольствия, мы защищаемся от тебя и держим тебя в заточении — о, это не твой хищный нрав, это наша коварная хищность! Но не волнуйся, мы еще не на такое способны, мы еще дальше пойдем. Мы прикончим тебя ради игры, по-идиотски: ряженый охотник в бутафорских джунглях, согласно выдуманному сценарию… Воистину, мы будем во всем достойны выдуманного сценария. Тигры, тигры! Тигры, более зверские, чем эта тигрица! Говорите потом, что чувство, которое этот фильм, находящийся на стадии подготовки, вызовет у зрителей, будет чувством презрения к человеческой жестокости. Мы создадим произведение из жестокости-ради-игры и рассчитываем, между прочим, если все пройдет хорошо, заработать немалые деньги.

Смотришь? Что же ты смотришь, дикая, невинная красавица? Все это так. Ни для чего другого ты здесь не нужна. А я, я люблю тебя, восторгаюсь тобой, я, когда станут тебя убивать, буду стоять и бесстрастно крутить ручку вот этой изящной машинки, видишь? Это — изобретение. Оно должно работать. Поедать. Оно поедает все, что ни дадут, всякую дрянь, которую перед ним поставят. Оно и тебя проглотит, оно ест все, говорю тебе! Я же приставлен прислуживать ему. Приду, установлю машинку поблизости от тебя, когда ты, раненая, будешь вздрагивать в последних предсмертных конвульсиях. О, не сомневайся, она извлечет из твоей смерти максимальную выгоду. Не каждый же день ей удается отведать такого лакомства. Можешь этим утешаться. Не хочешь этим, утешайся другим.

Каждый день, точно так же, как я, к твоей клетке приходит женщина — приходит изучать твои повадки: как ты двигаешься, поводишь головой, смотришь. Варя Несторофф. По-твоему, этого мало? Она избрала тебя своей наставницей. Такая удача выпадает не каждой тигрице.

Как обычно, она чрезвычайно скрупулезно подходит к изучению роли. Однако я слышал, что роль мисс — «тигрицы почище иных настоящих» — она не получит. Может, она этого еще не знает либо считает, что роль полагается ей по праву, и приходит сюда лишь упражняться.