Полутона - Сарина Боуэн

Но я не готова признаться, что помешана на музыке, человеку, который ничего не рассказывает мне о своей музыке.

– Как Новый Орлеан? – пытаюсь завязать разговор. На новом телефоне я уже изучила музыкальный фестиваль, где он играл на выходных. В его аккаунте в «Инстаграме» появились новые фотографии: одна, где он обнимает легендарного блюз-гитариста, другая – с сэндвичем «По-бой». Хештег: #ILoveNOLA.

– Было жарко, – ворчит он. – С комарами размером с твою голову.

«Так, значит, концерт был на улице?» – проглатываю я вопрос. Не хочу выглядеть как фанатка. Он никогда не говорит о работе. Или о своей жизни. Его молчание заставляет меня чувствовать себя так, будто он все еще пытается понять, достойна ли я оказаться в кругу его близких людей.

Телефон в его кармане опять начинает злобно жужжать, и он достает его, чтобы взглянуть на экран.

– О боже, – ругается он, потирая шею. – Прости, Рейчел. Мне нужно ответить. – Он прижимает телефон к уху. Следующее, что он говорит, заставляет все внутри у меня сжаться.

– Привет, пап.

Ого.

Во-первых, я никогда не говорила этих слов никому. И… это звонит мой дедушка? Мне приходило как-то в голову, что у меня могут быть живые бабушка и дедушка. Но так как Ричардс – распространенное имя, Google не особо помог в поисках.

– Ты видел заголовок, да? – Мой отец усмехается. – Пап, с моей рукой все в порядке. Если бы у меня намечалась операция, я бы сказал. – Он отходит с дороги к низкому кустарнику рядом.

Ему определенно нужно немного личного пространства, так что я отхожу. Но все равно могу его слышать.

– Пап, послушай. Со мной все в порядке. Это было просто оправдание, чтобы освободить график. Мне нужно уладить кое-какие дела, не могу сейчас обсуждать это. – Мой отец глядит через плечо и замечает, что я подслушиваю. – Скажи маме, со мной все хорошо. Скоро позвоню, – отходит еще немного. – Со мной все хорошо, клянусь. Можешь, пожалуйста, убедить маму? И я все вам расскажу, как только смогу.

Он завершает звонок и разворачивается, я не могу прочесть выражение его лица.

– У тебя есть бабушка с дедушкой, – говорит он тихо. – Они захотят с тобой познакомиться. Много… – Он смотрит на искусственное озеро, над которым летит цапля, ее длинные ноги висят в воздухе. – Много чего происходит сейчас. Но мы устроим встречу вскоре.

Мои колени слегла задрожали при одной мысли об этом. И я осознаю кое-что.

– Они не знают обо мне, – вырывается у меня. Его собственные родители не знают, что у него есть ребенок?

Фредерик зажимает переносицу двумя пальцами и медленно качает головой.

– Ого. – Мне не удается скрыть разочарование в голосе. Я его величайший, темный секрет. Секунду мы просто стоим, глядя друг на друга. Гольф-карт проезжает мимо нас, двое мужчин внутри смеются.

«Не плачь», – приказываю я себе, поворачиваясь. Не могу смотреть на него сейчас. Я всегда ощущала себя невидимой для него. Привыкла, что меня игнорируют. Но прятать меня от своих родителей – это куда серьезнее. Словно он стыдится. Меня.

Осторожно дыша через нос, я медленно иду обратно к отелю. Он нагоняет меня. Бабушка и дедушка. У меня их нет. Мамина мать умерла, когда мне было четыре, и я едва ее помню. Маминого отца не стало еще до того, как я родилась.

Раздумывая, как они могут выглядеть, я задаю вопрос. Это не главный вопрос у меня на сердце, но все же близко:

– Зачем ты соврал насчет руки?

– Потому что отмена концертов людей злит. Мне нужна была веская причина.

– А я не веская причина?

Он останавливается.

– Конечно, ты и есть причина. Но я только подал заявку на опеку. Если оба наших лица окажутся на сайте US Weekly, не думаю, что это поможет делу.

– Ох, – по-дурацки вздыхаю.

Остаток дороги до отеля мы идем в тишине. Когда заходим в лобби, Фредерик мрачно косится на гостиничный ресторан.

– Что, если мы закажем еду сегодня? Я отправил Карлоса на почту за посылкой.

– Конечно, спасибо.

Фредерик нажимает кнопку лифта. Я поднимаюсь с ним на четвертый этаж и иду следом по коридору. Мы идем в его номер? Слишком много совместного времяпрепровождения, если он до сих пор не в настроении.

Но когда он открывает дверь, я вижу, что номер по размерам похож на дворец. Большая гостиная, кухня, на которой, судя по виду, никто ни разу не готовил. Спальня через дверь напротив на другой стороне.

– Тут есть балкон, – бурчит Фредерик. – Если тебе нужна тишина для домашней работы.

Я сбегаю туда со своей домашней контрольной по английскому, оставляя дверь приоткрытой. Устраиваюсь в одном из плетеных кресел, пододвинутых к стеклянному столику.

Садясь и раздумывая над эссе по «Превращению» Кафки, слышу стук в дверь номера Фредерика.

– О! Ты нашел ее! Вот что мне необходимо сегодня вечером. Посмотрим, жива ли она. – Я оборачиваюсь и вижу, как он берет огромную коробку из рук Карлоса и несет к блестящему обеденному столу. Карлос протягивает ему карманный нож, и Фредерик скрывает скотч на коробке.

– Quieres burritos?[5] – спрашивает Карлос. – Нашел местечко неподалеку. Если пойду сейчас, успеем.

– Эй, Рейчел? – зовет Фредерик. – Как насчет буррито?

Я встаю и заглядываю в комнату.

– Si, yo quiero[6].

Карлос ухмыляется.

– Carne? Cerdo? Pollo?[7]

– Свинина, – выбираю я.

– Удиви меня, – говорит Фредерик. – Надеюсь только, что вкус будет не хуже, чем в Лос-Анджелесе.

– Не будем мечтать о чудесах. – Карлос разворачивается к двери.

– Карлос? – зовет его мой отец. – Напиши Генри, что гитара, которую он потерял, нашлась.

– Уже сделано, – говорит водитель, выходя.

Фредерик склоняется над посылкой.

– Каждый раз, когда мы отправляем гитару, я задумываюсь, а такая ли это хорошая идея. Сколько всего может пойти не так. – В коробке черный гитарный футляр, а в футляре очень много упаковочного материала. Убирая его, Фредерик вытаскивает красивый деревянный инструмент. Переворачивает в руках с улыбкой ребенка на Рождество.

Я слежу, как, пританцовывая, он садится на диван с гитарой на коленях. А затем говорит гитаре своим самым нежным голосом:

– Иди к папочке.

Его странный выбор слов заставляет меня вернуться на балкон, где шелестят страницы контрольной по английскому. Я приглаживаю их рукой. Изнутри доносится звук струн, одна за другой, когда к ним прикасаются.