Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

Блез Паскаль

Овсей несся через село как гневный грозовой смерч, ни разу не задумавшись, не запнувшись – держал прямо к околице, за которой расстилалась степь, а Саша точно вросла в седло, бедрами и коленями чувствовала горячие конские бока. Ни о чем не думалось, ничего не желалось, лишь продолжения скачки, все дальше и дальше, прямо на заходящее солнце, на волю, на волю…

«Волю! Волю хочу!» – билось в висках, и на глазах вскипали слезы, и грудь до боли полнилась островатым осенним воздухом, с запахом костра, вспаханной земли и сохнущих трав. Кто-то оглушительно засвистел ей вслед, кто-то крикнул:

– Дивись, дивись, це ж атаманова панночка на Грицковом коне! – она и не взглянула в ту сторону, только засмеялась зло и дерзко – словно совсем позабыла страх, а Овсей, услышав, завизжал как пронзенный, и еще наддал ходу…

Вот уже и околица, знакомое место – крайний дом с высоким плетнем, обсаженным подсолнухами, коновязь, навес и что-то вроде заставы, где расслабленные, притомившиеся за день хлопцы, отставив ружья, расселись вокруг костра в ожидании, когда закипит в котелке жирный кулеш. Всадница на высоком вороном коне, в юбке, откинутой на бедра, с растрепавшимися, бьющимися на ветру косами, пронеслась перед их глазами странным видением… и вскочили они с мест слишком поздно – Овсей, перемахнув невысокую изгородь, уже вынес Сашу на шлях.

Позади отчаянно кричали:

– Стой! Стой! Куды, шальная!.. – раздалось несколько бестолковых выстрелов, лошадиное ржание…

Не надо было и оглядываться, чтобы понять: хлопцы, проспавшие беглянку, метнулись по седлам. Гуляй Поле не собиралось так просто отпускать разбойничий трофей.

«Погоня!» – накатил мгновенный – привычный – ужас, но ужас веселый, азартный… словно все это была только игра.

– Давай, Овсеич, давай, ходу, ходу! Выноси, родимый! – она сильнее сжала его бока, и жеребец, удивленный, что всадница считает нужным понукать его, всхрапнул, но послушно прибавил, и земля запела, зазвенела под сильно и ходко бьющими копытами…

А и в самом деле, чего бояться?.. Что может случиться худшего, кроме смерти, да и с той жизнью, что лишь ранит и мучает, держит в непрестанном ужасе и от других, и от самой себя, не жаль было расстаться… Вот сейчас, верхом на горячем рысаке царских кровей, в привольной степи, где тускло и страшно горело над горизонтом кровавое закатное солнце, и сладко, тревожно пахли земля и травы – почему бы и не умереть, словив шальную пулю прямо под сердце?.. Может, как раз об этом рассказывал ей недавний страшный сон, с вороным конем и кровавой степью…

Она быстро посмотрела через плечо: за ней, погоняя изо всех сил, скакало человек пять. По сравнению с аллюром орловца, их лошади еле плелись, и все же преследователи не собирались сдаваться. Должно быть, не хотели после держать ответ перед самим батькой Махно.

«Взбранной воеводе победительная, яко избавлюсь тобою от злых!..»

Сердце снова зашлось сладким ужасом и горькой, надрывной тоской, руки ослабели, а внутри стало горячо и пусто.

«Нет. Нет, нет, нет… нельзя сомневаться. Вот сейчас по дороге, прямо и прямо, не сворачивая… куда-нибудь да выведет… в деревню, на хутор… а если Овсеич не устанет, может, и до города соседнего доберусь, знать бы еще, до какого! Пересижу ночь, а там видно будет… Бог поможет…»

Рысак шел все так же размашисто и ровно, широким галопом, летел как стрела, и не выказывал утомления, даже почти не взмок… если держаться того же темпа, появлялась надежда сильно оторваться от погони, и спрятаться, скрыться в стремительно густеющих сумерках.

Бес, сидящий на левом плече, злобно хохотнул, дохнул в шею ледяным холодом:

«Бог! Поздновато ты о нем вспомнила, голубушка… с кем ты связалась, Александра, если не с самим сатаной?..»

Вдруг резкий, громкий свист раздался откуда-то слева, затем послышался конский топот… и Саша увидела небольшой отряд, скачущий ей наперерез. Впереди, оторвавшись от остальных, на рыжем коне с черной гривой, в черной бекеше и смушковой шапке, скакал сам Нестор Махно.

Узнав атамана, Саша с холодной ясностью осознала безнадежность своей затеи – даже если конь под Махно не так хорош, как Овсей Овсеич, Нестор не уступит, будет гнать за ней со злым упорством, неотступно, дальше и дальше, пока не измотает, не возьмет измором, или не загонит в ловушку, прежде чем ястребом прянуть – и поймать.

Она решила не даваться живой – страшно было представить, что он сделает с ней, или прикажет сделать своим хлопцам, за наглую кражу рысака и попытку побега – но что предпринять?.. У нее не было оружия, ни ножа, ни пистолета, а прыгать на всем скаку с седла, в надежде размозжить голову, казалось отвратительным и нелепым.

Она чуть придержала Овсея, приподнялась в седле, осмотрелась, угадывая, куда направить жеребца – и вдруг задрожала, облившись холодным потом, поняла, ощутила всем телом, что чувствует загнанный, затравленный на охоте зверь, вышедший точно под выстрел… должно быть, так и выглядела.

Махно хватило ее минутного замешательства, чтобы сильно сократить расстояние, и теперь он был так близко, что она могла различить черты его лица… увидеть нахмуренные брови, гневно сжатый рот…

– Сашенька! – крикнул он. – Стой, кошка дика! Все одно словлю! – и как-то по-особенному свистнул: рысак мигом сбавил ход, захрапел, чуть запнулся – и поплелся шагом, точно засыпал на ходу…

Саша попыталась пробудить жеребца, вдавила пятки в бока, даже прикрикнула, но без пользы… тот все так же волочил ноги, цепляясь за траву, и, наконец, встал неподвижно и покорно опустил шею.

Нестор подъехал вплотную.

«Колдун…» – она и сама сомлела, не лучше Овсея, ухватилась покрепче за луку, чтобы не соскользнуть с седла – и тут же ощутила бедром его бедро, и на талии – железную атаманову руку…

Шепот обжег ухо:

– Ну? Куды бежала-то, любушка? Ночами в степу небезпечно…

Саша собралась с силами, вскинула голову, отодвинулась, насколько смогла:

– Все равно куда… от тебя подальше!

Махно, видно, не ожидал дерзкого ответа – рука на талии сжалась сильнее и отпустила, точно оттолкнула, ноздри коротко и шумно втянули воздух… Она невольно прикрыла глаза, готовясь принять удар – и хорошо, если не шашкой – но нет, не тронул. Просто смотрел на нее, молча, и под его неподвижным взглядом Саша все ниже опускала голову. Злилась на себя за свою слабость, злилась на атамана за колдовскую, темную силу, но ничего поделать не могла: гнулась и гнулась, как верба под снегопадом.

Хуже всего было Несторово молчание, жалило сильнее нагайки, кололо больнее ножа.

Наконец, заговорил, холодно, сухо, точно сыпанул снега ей за ворот:

– Эвона как… от меня. Нешто не любый?

Тут бы Саше и хлестнуть в ответ, вспомнить, что она – дворянка, а он… мужик, малоросский селянин, даром, что не лаптях и поддевке, а в атаманской бекеше и начищенных сапогах… но губы у нее горели, помня ласку его губ, их горьковатый вкус, и в груди жгло нестерпимо, и от знакомого запаха табака, пороха и медвяных степных трав расплывалось влажное томление внизу живота. Обнял бы властно, как в первую встречу, да запечатал рот поцелуем, лишив возможности говорить…

«Боже, Боже, я сошла с ума, какие еще поцелуи… теперь бы живой остаться… Не спустит он мне обиды, и сейчас забавляется, как кот с мышью…»

Он взял ее за плечо – не грубо, цепко, по-ястребиному, развернул к себе, смотрел хмуро, сказал совсем сердито:

– Разом язык проглотила, панночка? Мне надо отвечать.

– Нет… Нестор…

– Що Нестор? Коня загнал в Днестр? – сердитый тон не вязался с шутливым смыслом, и Саша робко взглянула в атамановы глаза… в них что-то вспыхнуло и погасло, как последние отблески заката на воде, но гнев или веселость – не разобрать.

– Батько! Батько!

Земля вокруг словно вздыбилась, запела, загудела от топота: подскакали всадники, справа и слева, махновские хлопцы наконец-то догнали атамана, окружили его и панночку плотным кольцом… тяжело дышали, смотрели молча, жадно. Точно охотничьи псы, разгоряченные травлей, ждущие сигнала, чтобы ринуться, впиться, растерзать.

– Ну що тут, що треба зробити?.. – нетерпеливо спросил один, самый смелый и наглый, в высокой шапке. – Батько, ты ж только мигни…

Махно молчал.

Саша невольно подалась поближе