Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

она сама стала раздевать его. Гимнастерка, нижняя рубашка – долой, и вот его плечи: не широкие, но ровные, и не щуплые – крепкие, костистые, к любой работе привычные. Саша погладила их ласково, провела ладонями вниз, ощутила его дрожь, улыбнулась, покачала головой:

– Тихише, любый мой…

– Ведьма!..

– Тшшшш… – и снова погладила, чуть подразнила кончиками пальцев… Грудь у него была безволосой, как у юноши, со светлой кожей, теплой, но с левой стороны, ниже подмышки, под соском, тянулось два длинных и грубых шрама. Тут же Саша услышала его тяжелое, хриплое дыхание – и поняла, что не от одной страсти хрипнет ее атаман.

– Боже мой, милый, милый… как же это?.. когда?.. – зашептала, и припала губами, стала целовать его шрамы, и снова прислушиваться – неужели все легкое удалено?..

– Сашка, що ты, перестань!.. Давно резали, ще в тюрьме… ну, брось… краще нижче поцелуй… ведьма ты, кошка дика!.. – он вроде бранился, но – Саша чувствовала – млел от ее ласки; помог справиться с застежками штанов, сам сбросил исподнее, и теперь уж потянул к себе властно, не играя:

– Ближче, любушка… пора жеребцу и волю дать.

Она подалась, готовая на все, и протестующе всхлипнула, когда он вдруг выпустил ее руку и отшагнул в сторону – что-то взять со скамьи:

– Нестор!..

– Здесь я, кохана, куды ж я от тебя теперь денусь… – усмехнулся, бросил на пол бекешу – Саша ее прежде и не заметила – растянулся на ней худым бойцовым котом, жадно позвал:

– Иди до меня! – и, едва она прилегла рядом, прянул, опрокинул на спину, навалился – и вошел с блаженным стоном… Саша ахнула, принимая его до конца, прижалась до боли, обняла со сладкой дрожью – руками, ногами, губами нашла губы, и в поцелуях, в жаркой истоме страстного соития, слышала его шепот:

– Сашенька, любушка, сердце мое…

Глава 9. Невесты Кощеевы

Девяносто песен знаю,

В этот вечер все спою.

В каждой песне по три слова:

Дорогой, тебя люблю!

Казачья песня

После ретивой атамановой любви и парилки, где он от души настегал ее березовым веничком пониже спины, да липового чая, да вареников со сметаною, что матушка Катерина Степановна щедро отсыпала для батьки и его коханки, Саша уснула мгновенно, не успев коснуться щекой подушки… так сладко ей не спалось даже дома.

Разбудило ее яркое, наглое солнце – горячие лучи золотым водопадом вливались в маленькое оконце флигелёчка, где их с Нестором устроили на ночь гостеприимные хозяева…

Единственную комнату почти целиком занимала деревянная кровать, с резной высокой спинкой, под ситцевым пологом, застеленная периной на гусином пуху и настоящими простынями: неслыханная роскошь для крестьянского жилища, но видно, на хуторе Зеленом житье было изобильным, благополучным. Что ж – иным людям, мудрым или ловким, везет и посреди разрухи, в огненном кольце междоусобиц и распрей сохранить нетронутым свой привычный уклад.

Саша по-кошачьи потянулась, длинно, лениво, нехотя перевернулась на спину, села, протерла глаза… Все тело у нее сладко ныло, просилось еще поспать, а между ногами пекло так, словно она второй раз лишилась невинности.

«Ох, неудивительно, после такой-то ночи…» – она покраснела, вспоминая, спрятала в ладони смущенную улыбку. -«Нестор…»

Нестора рядом, конечно же, не было: атаман просыпался с петухами, забот у него хватало, да и негоже ему валяться на перине, как помещику-паразиту, когда хлопцы уже по седлам и рвутся в бой. Должно быть, едва развиднелось, поднялся тихо, по-котовьи, собрал своих молодцов и уехал в степь, а ей оставил бесполезного в рейде Севу, чтобы вместе добрались до Гуляй Поля.

«Только бы он Овсея не забрал!» – мелькнула ревнивая мысль, и сонливость сразу слетела: «Господи Иисусе, мне и на перине больно, как же я в седло сяду?..»

В виски металлическим молоточком ударил голос матушки:

«Нужно было раньше думать, голубушка… когда ты, едва овдовев, с другим мужчиной во блуде сошлась… и мало того, что во блуде – ты, Владимирская, допустила до себя босяка, бандита, бывшего каторжника! Какой неслыханный позор… хорошо, что мы с твоим отцом до этого не дожили!..»

– Ахххх… не дожили, так и молчите, maman… упокой вас Господи… – пробормотала Саша, сжала виски, чтобы заглушить этот голос, и пообещала себе непременно, сегодня же зайти в тот красивый пятиглавый собор, что возвышался над площадью в Гуляй Поле, и заказать родителям и Роману поминание на целый год… а если получится – исповедаться… покаяться во всем…

Тут Сашин взгляд упал на бекешу, что лежала в ногах кровати, как спящий пес. Намеренно ли Махно оставил ее здесь, или позабыл в спешке – но по телу сейчас же пробежала любовная дрожь… Саша растянулась на бекеше, зарылась в нее лицом, вдыхая запах Нестора, и снова вспоминая, чувствуя ласку его рук, бесстыдство губ и неутомимую мужскую силу – поняла, что не кается. Что хочет лишь одного: снова быть с ним… но кто знает, когда он теперь появится?..

В дверь поскреблись. Саша поспешно спустила ноги с кровати, завернулась в бекешу (это было быстрее, чем одеваться, хотя весь ее наряд, который она не помнила, как сняла, оказался аккуратно разложенным на сундуке) и крикнула:

– Войдите!

Она опасалась увидеть Волина, но на пороге появилась давешняя справная девка, что подавала горилку, одетая в городское платье, в переднике и с подносом в руках. На подносе были маленькая крынка с молоком и большая пшеничная булка с аппетитной корочкой.

— Доброго ранку, панночка, – сказала девка – у нее оказался низкий, певучий голос, очень приятного тембра. – Поижьте трошки. А после йихати треба, за вами и Всеволодом Якичем бричку прислали.

– Спасибо… – только и успела выговорить Саша, но дивчина как-то не по-доброму зыркнула на нее и почти что силой запихнула в руки поднос:

– На здоровьечко. Тильки вы швыдче, панночка, а то дядько Семен серчает, йому сегодни ще в два конца ехати…

Повернулась, взметнула косой, едва не задев Сашу по лицу, да и выплыла за дверь лебедушкой… Злобной ревнивой лебедушкой…

«Bien, Alexandrine, tu t’es surpassée. Non seulement tu couches avec un bandit, mais tu démolis calmement l’audace d’une fille paysanne! (Прекрасно, Александра, ты превзошла саму себя. Мало того, что ты спишь с бандитом, ты спокойно сносишь наглость крестьянской девки)!» – снова зазвучал в ушах холодный голос матери, и по сердцу «панночки» словно провели железным острием…

Саша вдруг поняла – ясно, отчетливо – что она далеко не первая и, скорее всего, не последняя «коханка» батьки Махно, привозимая на этот гостеприимный хутор. И программа вечера одна и та же: рюмка пряной водки, баня, соитие… а утром – если атаман остался доволен – приезжает бричка, чтобы «коханка» не сбивала ноги, идя семь верст по степи до Гуляй Поля.

Плечи сжались, по спине поползли ледяные змейки… Сашу зазнобило, но бекеша больше не согревала, а жгла, как отравленная туника. Дрожащими руками она поставила поднос на кровать и отодвинула подальше.

В крынке оказалось парное молоко, еще теплое, все в желтых пятнах жира, плавающего сверху… от его вида и от запаха коровника Саше стало не по себе: вспомнились лекции на курсах, по химии и биологии, по гигиене, и научные труды Ильи Ильича Мечникова, где он особенно напирал на важность правильной обработки продуктов и пастеризации молока… Но вряд ли это волновало жителей Гуляй Поля и окрестностей, столь похожих на царство Змея-Горыныча за речкой Смородиной; может, здесь и молодильные яблоки росли, и жар-птицы летали… а правит всем Батька Кощей, колдун со сверхъестественной силой, что похищает девиц и умеет обращаться в ворона… какая уж тут пастеризация, и таится Кощеева смерть не в молоке.

***

Нестор не пришел к ней ни в эту ночь, ни в следующую, ни через три дня…

Атаман был в Гуляй Поле, но постоянно занят, постоянно отвлечен и погружен в текущие дела. Разъезжая верхом или в просторном ландо, покрытом красным ковром, успевал всюду – но даже не появлялся на пороге дома, где Саша до сих пор жила на правах гостьи. Чем он таким занимался, что товарищи по оружию, односельчане и бесконечные просители, понаехавшие из окрестных городков,