Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро

— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. А сейчас извини, отец, но мне надо идти спать.

— Мы — такие, как мы с Эндо, — делали все от нас зависящее, чтобы взрастить лучшее, что есть в стране. Много хорошего теперь уничтожено.

— Достойно сожаления. — Муж поднялся на ноги. — Извини, отец, но я должен идти в постель. Завтра у меня опять рабочий день.

Огата-сан слегка удивленно посмотрел на сына.

— Да-да, конечно. Я как-то не подумал, что час уже поздний. — Он слегка наклонил голову.

— Ничего страшного. Жаль, что нельзя поговорить дольше, но я в самом деле должен ложиться.

— Да, конечно.

Дзиро пожелал отцу спокойной ночи и вышел из комнаты. Огата-сан не сразу отвел взгляд от двери, за которой скрылся Дзиро, словно ожидал, что тот вот-вот вернется. Потом повернулся ко мне со встревоженным выражением на лице:

— Я совсем не подумал, что уже так поздно. И вовсе не хотел задерживать Дзиро.

— Уехал? И не оставил для вас в отеле никакого сообщения?

Сатико засмеялась:

— Вижу, Эцуко; вы поражены. Нет, ничего не оставил. Уехал вчера утром — вот все, что им известно. Сказать по правде, я этого почти что ожидала.

Я вдруг поняла, что все еще держу в руках поднос. Я осторожно опустила его и села на подушку напротив Сатико. В то утро по квартире гулял приятный ветерок.

— Но для вас это ужасно, — проговорила я. — Вещи были уже уложены, наготове.

— Это для меня не новость, Эцуко. Раньше в Токио — а впервые я встретила его в Токио, — раньше в Токио было точно то же самое. О нет, в этом для меня ничего нового. Я приучилась ожидать чего-то подобного.

— Вы говорите, что вечером собираетесь обратно в город? Сами, одни?

— Не пугайтесь так, Эцуко. После Токио Нагасаки кажется скучным городишком. Если он все еще в Нагасаки, я найду его сегодня же вечером. Он может сменить отель, но привычки свои ни за что не поменяет.

— Но все это так тягостно. Если хотите, я с удовольствием зайду посидеть с Марико, пока вы не вернетесь.

— Вы очень добры, Эцуко. Марико вполне способна оставаться одна, но если вы готовы провести с ней вечером час-другой, я буду очень признательна. Уверена, что все уладится само собой. Видите ли, Эцуко, если пережить то, что пережила я, приучаешься не обращать внимания на такие мелкие неприятности.

— А что, если… Что, если он совсем уехал из Нагасаки?

— О нет, Эцуко, далеко он не уехал. А кроме того, если бы он и вправду захотел меня покинуть, он бы оставил какую-нибудь записку, разве нет? Нет, далеко он не уехал. Он знает, что я его разыщу.

Сатико смотрела на меня с улыбкой. Я в растерянности не знала, что и ответить.

— А кроме того, Эцуко, — продолжала Сатико, — он сам приехал сюда. Он сам приехал в Нагасаки — найти меня в доме дядюшки, прямо из Токио. Зачем бы ему это делать, если бы он не собирался выполнить все свои обещания? Видите ли, Эцуко, главное его желание — забрать меня в Америку. Вот то, чего он хочет. Ничего, собственно, не изменилось, просто небольшая задержка. — Я услышала ее короткий смешок. — Иногда, знаете ли, он сущий ребенок.

— Но что, по-вашему, означает такой отъезд вашего друга? Мне непонятно.

— Тут нечего понимать, Эцуко, ничего он не означает. То, чего он действительно хочет — это забрать меня в Америку и вести там приличную, размеренную жизнь. Вот чего он на самом деле хочет. Иначе зачем ему надо было самому приезжать и искать меня в доме дядюшки? Как видите, Эцуко, тут совершенно не о чем беспокоиться.

— Да, уверена, что не о чем.

Сатико как будто бы хотела что-то сказать, но удержалась и принялась рассматривать чайные принадлежности на подносе. Потом улыбнулась:

— Что ж, Эцуко, давайте пить чай.

Она молча следила, как я разливала чай по чашкам. Перехватив мой беглый взгляд, снова улыбнулась, словно желая меня ободрить. Когда я наполнила чашки, мы минуту-другую посидели молча.

— Кстати, Эцуко, — заговорила Сатико, — я так понимаю, что вы уже поговорили с миссис Фудзивара и объяснили ей мое положение.

— Да. Я виделась с ней позавчера.

— Наверное, ей хотелось узнать, что со мной.

— Я объяснила ей, что вас вызвали в Америку. Она все прекрасно поняла.

— Видите ли, Эцуко, я сейчас оказалась в довольно затруднительной ситуации.

— Да, я это понимаю.

— Как с финансами, так и во всем остальном.

— Понимаю, — я чуточку поклонилась. — Если хотите, я наверняка могу поговорить с миссис Фудзивара. Уверена, что при сложившихся обстоятельствах она охотно…

— Нет-нет, Эцуко, — со смехом возразила Сатико, — у меня нет ни малейшего желания возвращаться в лапшевню. Я твердо надеюсь в ближайшее время отбыть в Америку. Произошла небольшая заминка, вот и все. Между тем, как видите, мне нужно немного денег. И вот я как раз вспомнила, Эцуко, о том, что когда-то вы предлагали мне с этим помочь.

Она ласково мне улыбалась. Встретив ее взгляд, я чуть помедлила с поклоном.

— У меня есть кое-какие собственные сбережения. Не очень большие, но я буду рада сделать, что смогу.

Сатико изящно поклонилась, потом подняла чашку.

— Я не стану вас стеснять, Эцуко, называя конкретную сумму. Это, конечно, целиком на ваше усмотрение. Приму с благодарностью все, что вы сочтете уместным предложить. Долг, разумеется, будет возвращен своевременно, заверяю вас.

— Конечно, — тихо сказала я. — Нисколько в этом не сомневаюсь.

Сатико, продолжая улыбаться, не сводила с меня глаз. Я извинилась и вышла из комнаты.

В окна спальни вливалось солнце, высвечивая в воздухе пылинки. Я опустилась на колени у выдвижных ящиков в низу нашего серванта. Вытащила из нижнего ящика разную мелочь — фотоальбомы, поздравительные открытки, папку с акварелями, нарисованными моей матерью, и аккуратно разложила их на полу вокруг себя. На дне ящика лежала подарочная коробка, покрытая черным лаком. Приподняв крышку, вынула несколько писем, которые там берегла — неизвестных мужу, — и две-три фотографии, а из-под них конверт, где хранились мои деньги. Бережно вернула все на место и задвинула ящик. Уходя, открыла гардероб, выбрала шелковый шарфик подходящей к случаю скромной расцветки и обернула им конверт.

Когда я вернулась в гостиную, Сатико наливала себе в чашку чай. Она не подняла на меня глаз и продолжала наполнять чашку, даже не взглянув на сверток, который я положила на пол возле ее подушки. И только опуская чашку, глянула искоса на принесенный мной сверток.

— Вы, Эцуко, кажется, чего-то недопонимаете, — проговорила она. — Знаете, я нисколько не стыжусь любых своих поступков и они меня не смущают. Вы без всякого стеснения можете спрашивать меня о чем угодно.