Шерлок Холмс. Человек, который никогда не жил и поэтому никогда не умрет - Алекс Вернер

Пожалуй, наиболее известным применением термина на протяжении XIX века было обращение к женщине, несмотря на то, что она не имела ничего общего с Лондоном того времени. В 1843 году в Лондоне была впервые исполнена „Цыганка“, чрезвычайно популярная опера с участием цыганского табора, осиротевшей дочерью австрийского графа и аристократического польского военного. Хотя богемности в подавляющем большинстве предавались мужчины — в мужских клубах и пабах — женщины, несомненно, принимали участие в жизни богемы, и не только удовлетворяя плотские потребности мужчин. Проблемой современного историка, как утверждает профессор Джеки Браттон, рассуждая о чуть более раннем периоде, является то, что „британская богемная жизнь, как её описывали сами писатели, не обходилась без конфликта мужественности, сексуальности и семейной жизни и должна рассматриваться с точки зрения гомосоциальности“. Какой бы вклад ни был привнесён женщинами во все сферы культурной жизни, они, как правило, не включались ни в современные отчёты, ни в мужские автобиографии. В 1880-х и 1890-х годах, хотя фасад развлечений и коммуникаций был по-прежнему „мужским“, как свидетельствуют многочисленные воспоминания, эта сфера всё более заметно разбавлялась богемными женщинами, выставлявшими напоказ свою сексуальную независимость даже перед более рассудительными представительницами своего пола. В „Богемной девушке“ (1898 г.) П. М. Макгинниса (псевдоним социалистического журналиста Роберта Блэтчфорда) певица Дейзи Спэнкер осуждает прогрессивных „новых женщин“, которых она рассматривает как „мучениц“, и подчёркивает, что любит мужчин. Макгиннис сочиняет музыкальную пьесу под весьма многозначительным названием „Богемный юноша“. Однако не следует забывать: Дейзи — вымышленный персонаж, придуманный писателем-мужчиной.

Джентльмен подвергается нападению в лондонском тумане, ок. 1905 г.

Странствия

Богемные люди считаются скитальцами, кочевниками; их назвали в честь Богемии в связи с тем, что из этой страны — во всяком случае, в это принято верить во Франции, — вышли цыгане. Вспоминая в преклонном возрасте свою молодость, Конан Дойл признавался: „мои скитания сделали меня слишком богемным и небрежным в вопросах этикета“ и „холостяк, особенно попутешествовавший с моё, легко впитывает богемные привычки“. Он имел в виду путешествие на китобойном судне, предпринятое в 1880 году, — дерзновенную и незаурядную авантюру. Журналист и театральный импресарио майор Фицрой Гарднер счёл необходимым объяснить названия двух своих книг мемуаров, „Дни и дороги богемного старика“ и „Другие воспоминания богемного старика“ таким образом:

Слово „богемный“ в названии моих книг может навести на мысль, что воспоминания относятся только к Богемии, в узком смысле слова, тогда как оно используется в более широком смысле, намекая на человека, который ведёт бродячую жизни и, следовательно, получает разнообразный опыт.

Такое же заявление сделал и Густав Людвиг Штраус, основатель по-настоящему богемного клуба для избранных „Сэвидж“, который в своих воспоминаниях, озаглавленных „Воспоминания богемного старика“ и „Рассказы богемного старика“ подробно описывает свои странствия по Германии, Франции и другим странам. Среди одержимых богемным духом не умирает навязчивая тяга к странствиям, даже в пределах относительно ограниченных местностей. В отличие от бродяг, представители богемы скитаются по улицам в любое время дня и ночи, и в этом отношении Холмс с Ватсоном ничем от них не отличаются. Так, например, в „Постоянном пациенте“: „Около трёх часов мы вместе прогуливались по Флит-стрит и Стрэнду, наблюдая изменчивый калейдоскоп жизни с её приливами и отливами“. Ночные маршруты представителей богемы часто пролегали по кривым переулочкам и дорогам города.

Обложка журнала „Стрэнд“, декабрь 1903.

Поэт-декадент и критик Артур Саймонс признался (или похвастался) приятельнице: „Не знаю, слышала ли ты о наших ночных скитаниях, наших исследованиях лондонских входов и выходов… Знаешь ли, я не заинтересован в том, что правильно, постоянно и условно добродетельно. Меня привлекает всё необычное, богемное, оригинальное: мне нравится попадать в странные места и встречаться со странными людьми. А ещё мне нравятся контраст, разнообразие“. Говорят, вскоре по приезде в Лондон Генри Ирвинг полюбил великий таинственный город, открыл для себя его тайные лазы и уголки, его развлечения, дешёвые театры и бесконечное разнообразие. В те дни он увлекался атлетическими упражнениями, был отменным пловцом, любил изучать закоулки и трущобы и бродить в странных местах.

Сомнительно, правда, чтобы подобные ночные скитания по „странным местам“ Лондона были приемлемы для богемных женщин. Однако для них были открыты заграничные приключения. В 1884 году леди Флоренс Дикси — путешественница, военный корреспондент, писательница и феминистка, — опубликовала поэму, которую написала в 1870-х годах во время одного из путешествий, озаглавленную „Бродяги и бездомные, или Богемное паломничество за границу“. Два десятилетия спустя путешествие окончательно утвердилось в качестве способа расширить женский кругозор. В 1907 году вышел рассказ Элизабет П. Рэмси-Лей „Богемные приключения“, написанный в форме мемуаров вдовы, путешествующей с компаньонкой (сестрой викария), решающей выйти замуж за итальянского управляющего гостиницы. Свадьба состоялась, и рассказчица утверждает, что, в широком европейском контексте, богемность ни в коем случае не „является доказательством склонности, которая, как утверждают некоторые историки, присуща человеческой расе, вернуться от цивилизации к варварству“. Она становится, что называется, почётной представительницей континентальной богемы.

„Ладгейт-сёркус в тумане“, Альберт Генри Фаллвуд, ок. 1905 г.

Время

Путешествия, расширяющие кругозор, требуют свободного времени. В классическом эссе о влиянии индустриализации на восприятие времени историк Э. П. Томпсон заметил, что „рецидивирующий вид бунта в рамках западного промышленного капитализма, идёт ли речь о богеме или о битниках, нередко принимает форму попирания настоятельной необходимости поддержания приличествующего хронометража“. С конца XVII века и далее, пишет Томпсон, время становится „валютой; оно не идёт, а тратится“; развивается чёткое разграничение между „работой“ и „жизнью“ — к тому же Томпсон отмечает, что появляется „досуг“ с его сопутствующими отраслями, вводится элемент регуляции, даже целенаправленности, культуре время уделяется по остаточному принципу.