Шерлок Холмс. Человек, который никогда не жил и поэтому никогда не умрет - Алекс Вернер

У них была одна чрезвычайно большая комната, которая служила одновременно столовой, гостиной, курительной и чем угодно ещё. По центру стоял длинный обеденный стол, наполовину заваленный расчётными книжками, театральными афишами, либретто опер, нотами романсов и дешёвыми романами.

Каминная полка была засыпана письмами, курительными трубками, спичечными коробками и фотографиями, здесь можно было встретить необычную вазу или орнамент, застывшие на полпути между бунтом и разложением; здесь же стояли, покосившись, на подломанных ножках старинные мраморные часы, вечно показывающие два часа семнадцать минут…

Как описывает Брэттон: на исходе жизни театральный критик Клемент Скотт, ссылаясь на свои воспоминания 1860-х годов, „чувствовал, что богемное сочетание домашнего быта и профессиональной деятельности давало жизнь театральному искусству“, так что „в круг талантов начали всё чаще, хотя это и не всегда афишировалось, входить женщины, как равные партнёры, что представлялось ему идеалом“. Это правда, что актрисам было легче принять богемный образ жизни, — или, возможно, он им навязывался, — чем многим другим женщинам. Лилли Лэнгтри и миссис Патрик Кэмпбелл стали знаменитыми представительницами „богемного общества“, а в случае Холмса это была Адлер: актриса в мужском костюме, которую некоторые критики ассоциировали с Сарой Бернар.

„Холмс открыл портсигар и понюхал единственную оставшуюся там сигару“, „Постоянный пациент“, журнал „Стрэнд“, август 1893 г., Сидни Пэджет.

Холмс и Ватсон, не особенно стесняясь, перекладывают поддержание „домашнего быта“ на миссис Хадсон, которая, в большинстве случаев, знает своё место. Женщины редко принимались всерьёз или сами себя воспринимали всерьёз, в этом отношении Холмс напоминает своего создателя. Конан Дойл предпочитал исключительно мужские сборища на основании того, что „всем известно, что, хотя дамы украшают своим видом любое застолье, обычно они снижают качество разговора. Немногие мужчины ведут себя естественно, когда в комнате находятся женщины“. Среди мест, где можно было быть более „естественными“, несмотря на присутствие женщин, были просторные студии выдающихся художников. Студия Уистлера была элитным местом встреч; Луиза Джоплинг — приятельница Уистлера и Уайльда и выдающаяся художница — регулярно устраивала у себя „вечера“. Студии сочетали рабочее пространство с жилым помещением, а также подходили для развлечений. В неофициальной обстановке царила аура чувственности. Сексуальный потенциал, заложенный в отношениях между мужчиной-художником и его в перспективе обнажённой моделью — которая могла так же выступать в качестве повара или даже сиделки — был очевиден.

„Сластолюбец: Встать, взять немного опиума, чтобы проспать до ланча, а после взять ещё немного, чтобы проспать до обеда — вот, что называется жить в удовольствие“. Оскар Уайльд сидит справа, 14 июля 1894 г., журнал „Пик-ми-ап“, Л. Рэйвен-Хилл.

В романтическом романе Генри Кервена „Богема, или Любовь в Лондоне“ (1876 г.) главный герой-художник занимает неопрятную комнату на Ньюмен-стрит, возле Оксфорд-стрит, где видны явные признаки — улики — присутствия женщины:

Здесь было очень пусто, очень запущенно и по-прежнему очень грязно. Кровать, корявый стол, скорее на костылях, чем на ножках, рабочий стол, два стула: один сломанный, ещё какая-то непригодная мебель, мольберт, манекен на шарнирах, гитара и ноты, груда незаконченных холстов и эскизов, три комнатные розы в горшках, женская шаль, шпильки и шиньон.

Застолья

Можно сказать, что английские богемные мужчины делились на две категории: отшельники и компанейские. У тех, кто любил отдохнуть в компании, были свои излюбленные прибежища, более или менее респектабельные. Самыми знаменитыми джентльменскими клубами были „Бифштекс“ (любимый клуб Ирвинга), „Савил“, „Арундел“, „Альбемарль“ и „Трэвэлерс“. Клубы „Гаррик“ и „Сэвидж“ посещали по особым случаям Уильям Гладстон и принц Уэльский (они были членами обоих). Ватсон тоже ходит в клуб, а брат Холмса Майкрофт принадлежит к своего рода антиклубу „Диоген“, зиждущемуся на непоколебимых принципах потворства нелюдимости (прототипом, говорят, послужил клуб „Атеней“).

Ледисмитский обед в отеле „Сесил“, 1906 г.

Холмс, что неудивительно, по-видимому, не принадлежит ни к какому клубу и не бывает в питейных заведениях. Среди клубов, которые могли похвастаться богемной атмосферой, были „Корона“ на Лестер-Сквер, и „Чеширский сыр“ на Флит-стрит. Первый был недалеко от отличных мюзик-холлов, таких как „Империя“ и „Альгамбра“, второй удобно располагался рядом с редакциями газет и недалеко от театров на Стрэнде. В нём поддерживалась романтическая обстановка „старины“.

„Обед в клубе „Лентяй““, 1895 г., Пенрин Стэнли.

„Уютный дом с натёртыми полами и старомодными порядками и обстановкой“, паб был воспет Адэром Фицджеральдом а одной из его баллад о богемности:

Именно здесь в 1890-х годах члены „Клуба рифмачей“, в который входили Йейтс и Уайльд, встречались, чтобы почитать свои творения. Если „Сыр“ был прибежищем поэтов независимо от их мастерства, то бар „Праздность“, состоящий при театре в конце Стрэнда, был местом встречи актёров, особенно во второй половине дня и особенно тех, кто не был стеснён обязательствами и испытывал неутолимую жажду. По словам одного завсегдатая, „Праздность“ „отличалась своими приятными напитками и мягкими диванами, и там собиралось так много умных людей“. Время суток могло преображать респектабельное место встречи в нечто более одиозное. Основные рестораны находились на или около Пиккадилли („вечного водоворота многих течений“), атмосфера в которых становилась совершенно другой с наступлением ночи, когда освобождались актёры: „Критерион“, — в баре которого Ватсон впервые услышал о Холмсе („Этюд в багровых тонах“), — „Трокадеро“, кафе „Роял“, „Гаттис“, „Фраскатис“ и ресторан „Сент-Джеймс“. Театральщики также облюбовали „Стоунс-чоп-хаус“ на Пантон-стрит.