Эсэсовский легион Гитлера. Откровения с петлей на шее - Леон Дегрелль

* * *

Нам необходимо было устроиться как можно лучше.

Моя группа заняла две избы, которые фактически были просто хижинами. В одной из них жили две женщины и семь детей. Ребята испражнялись на землю прямо посреди комнаты. Матери аккуратно отгребали дерьмо к стенам, а затем доставали из печи пригоршни подсолнечных семечек и снова принимались жевать.

Вторую половину ночи мы провели в степи на наблюдательных постах. Повторное наступление русских было более чем вероятно. Как нам реагировать? Мой пулемет при температуре 40 градусов ниже нуля намертво заклинило. У нас не было никаких способов заставить наше оружие работать. Единственное, на что мы могли рассчитывать, — это отбиться в рукопашной с помощью ножей и гранат.

В 06.00 занялся мутный рассвет, медленно растекающийся по небу: золотой, пурпурный, красный с мягкими переливами, окаймленный чистым серебром. Пока я смотрел на небо восторженным взглядом, видя захватывающую дух картину, внезапно над степью заиграли фиолетовые фестоны северного сияния. От восторга я даже забыл о своих страданиях. Самое главное — это красота, и неважно какой ценой. Над собой я видел самые прекрасные цвета на свете. Однажды я видел небо в Афинах, мои эмоции, моя радость были даже больше, так как я видел роскошь и чистоту русского неба. Мой нос замерз. Мои щеки замерзли. Мой пулемет замерз. Но мои чувства прямо-таки горели. Видя этот многоцветный рассвет в деревушке Роза Люксембург, я был счастливее, чем Апкивиад, увидевший темное море с высоты холма Акрополя.

Через два дня новый бросок на восток.

Холод немного ослаб, но красноватый гной сочился из трещин на наших лицах, которые были изъедены морозом.

Войска шли между двумя холмами, расположенными на большом расстоянии один от другого, развернувшись в стиле старинных армий, вроде как при Людовике XV. Впереди нас танки прорвали позиции русских. Продвижение происходило спокойно.

Мы сделали остановку в деревне, такой же грязной, как и все остальные, но населенной племенем цыган. Женщины сидели в избах на печи, скрестив ноги на турецкий манер, и курили трубки. Они имели иссиня-черные волосы и носили рваные платья.

На следующий день мы прибыли в город Благодать, где только что завершился яростный бой авангардов. Буквально перед нами грузовик с боеприпасами получил прямое попадание снаряда. Теперь там лежало обезглавленное обнаженное тело. На месте шеи красовалась огромная почерневшая рваная рана. Бедра тоже обгорели, из рваных ран торчали белые кости.

Я осмотрелся вокруг, пытаясь найти пропавшую голову. Внезапно я увидел человеческое лицо, приклеенное к металлической пластине, чудовищную, невероятную маску. Взрывом у человека содрало кожу с головы — скальп и лицо. Ужасный холод немедленно заморозил ужасную маску, сохранив форму и цвета. Мертвые голубые глаза продолжали смотреть перед собой. Клочья окровавленных волос мотались на ветру. Все это выглядело настолько реально, что я едва не закричал от ужаса.

Немцы, ведя плотный огонь из пулеметов, сумели ворваться в деревню. Русские ожесточенно отбивались, проводя контратаки с трех сторон сразу. Какие-то казаки бросались на нас, одетые в великолепные синие мундиры, размахивая кривыми саблями. Они неслись галопом, гордо сидя верхом на своих юрких лошадках. Всех их безжалостно перебили. Лошади падали мертвыми, подламывая передние ноги, а всадники кувырком катились по снегу в разные стороны, либо они так и оставались мертвыми в седлах, застывая, словно камень. Смерть объединяла и лошадь и всадника.

Сибирская пехота бросилась в атаку столь же наивно, как и казаки. Они бежали вниз по двум холмам, а потом через поле, но никто из них не сумел подойти ближе чем на 30 метров к нашим избам. Тела нескольких сотен сибиряков лежали по всему полю. Все они были великолепно оснащены, одеты в толстое фланелевое белье американского производства под тонкими мундирами, а поверх них толстые хлопковые куртки, шинели и белые халаты.

По крайней мере к борьбе с холодом они были хорошо подготовлены.

Почти все они были азиатами, с волосами жесткими, словно щетка из щетины дикой свиньи. Холод сохранял их такими, какими они упали. У одного из них глаз выскочил из орбиты после того, как пуля попала ему прямо в лоб. Глаз моментально застыл. Он торчал вперед, словно палец из-под брови, напоминая ужасный оптический прибор. Глаз смотрел на нас так выразительно, словно монгол все еще был жив. Ведь глаза мертвых при температуре 40 градусов ниже нуля сохраняют прежнюю зоркость.

* * *

Деревня была в ужасающем состоянии. Мы провели всю ночь среди молодых животных, которые избежали бойни. В наших комнатах среди маленьких телят и нескольких цыплят находился десяток вежливых голубей, которые нежно ворковали, безразличные к страданиям людей.

А когда мы проснулись, нас ожидал новый сюрприз: оттепель! Сильная оттепель! Вся земля в деревне была покрыта слоем воды толщиной 20 сантиметров.

Пехотинцы сражались в любую погоду. И теперь мы шли на врага среди трупов, которые плавали по дорогам, как диковинные лодки.

Русская оттепель приходит с невероятной скоростью. В начале февраля 1942 года температура была 42 градуса ниже нуля. А спустя четыре дня вокруг текли реки глубиной 30 сантиметров.

Мы прошли мимо советских саней, чьи лошади и кучер были убиты одним взрывом: солдат, коренастый монгол, загорелый чуть ли не дочерна, плотный, смотрел на дорогу пустыми глазами. Рядом с ним стояла огромная зеленая бутылка, в которой находилось на менее 10 литров томатного сока. Лошади и монгол были мертвы, бутылка совершенно цела.

Как только мы спустились с холма, то сразу оказались среди потока. Поля постепенно таяли, вода текла по тысячам маленьких каналов, которые выходили на дорогу. Лед отказывался таять, поэтому вода поднималась все выше и выше. Мы маршировали по этим ледяным рекам, промокшие до колен.

Мы остановились, чтобы провести ночь в крохотной деревеньке, состоящей ровно из двух изб. 80 хорватских добровольцев уже набились в обе избушки буквально плечом к плечу, так что в комнатах нельзя было даже присесть.

Втиснуть еще хотя бы одного человека в эти норы было немыслимо. Точно так же два маленьких свинарника были забиты дрожащими солдатами, которые не могли высушить одежду.

Все, что мы смогли сделать, — это забраться на чердак, втиснувшись в узкое пространство между крышей и потолком. До конька крыши оставалось не более одного метра. Мы осторожно ползли вперед, перебираясь с балки на балку и каждую минуту рискуя провалиться вниз на головы хорватам, если вдруг потолок не выдержит. Под крышу ухитрились заползти более ста человек, которые кое-как устроились по темным закоулкам. Нам приходилось сгибаться и складываться в три погибели. Наши ноги замерзли, ботинки были полны ледяной воды. С самого утра у нас во рту не было ничего, кроме куска черствого армейского хлеба. У многих вообще не осталось ни корки.

* * *

В 21.00 внезапно тусклая электрическая лампочка засветилась в отверстии люка, прикрывающего лестницу. «Поднимайтесь! Мы выступаем!»