Рось квадратная, изначальная - Борис Завгородний

И словно в ответ оглушительно заревел гудок приближающейся Махины.

Миг – и Стальной Зверь загудел, проносясь мимо по рельсам всего шагах в тридцати. Длинное сегменчатое тело, усыпанное в начале, где шли людские вагоны, светящимися окнами, казалось тяжеловесной тушей невиданной глазастой многоножки. Ещё миг – и нет Махины, унеслась вдаль, прощально посвечивая быстро уменьшающимися огнями задней грузовой платформы.

Выжига выругался по-чёрному, сначала про себя, потом вслух. Вслух звучало куда лучше. Он повторил, с подлинным чувством и расстановками, печатая каждое слово, словно чеканщик полновесные монеты. На душе немного полегчало, а боль из поясницы и вовсе ушла. Зато всё остальное тело, после того как сошло онемение, ломило так, словно его всю ночь проклятый камил пинал… Постанывая, охая и замирая, когда особенно свербело – то в боку, то в хребте, то в шее, – Выжига попытался сесть, и с третьей попытки, после исключительно героических усилий, ему это удалось…

Так, прикинул Выжига, мрачно уставившись в непроглядную темень перед собой, ежели его даже Махина обогнала, то сколько же он здесь провалялся? Поди, утро уже скоро? Голова соображала плохо, но навыки торгаша помогли и здесь, исходных данных хватало – скорость Махины и час отправления со Станции он знал, так что посчитать что и как для него проблемы не составило. Да, чуть не забыл: нужно же ещё учесть время на остановки в пути, на полустанках… Угу. По всему выходило, что он успел отмахать примерно тысячу двести вех, прежде чем проклятый строф споткнулся. То есть ему оставалось всего восемь часов пути максимум, чтобы прибыть в храмовник, а вместо этого он провалялся эти восемь часов здесь.

В том, что Благуши нет в Махине, он был уверен, а строфокамилов на Станции он самолично усыпил. Так что ежели он сейчас найдёт своего бегунка и оседлает повторно, то есть ещё шанс поспеть к Невестину дню в свой домен…

О том, что камил мог запросто свернуть себе шею, Выжига предпочёл не думать. Слишком далеко он ещё находился от любых весей, где можно было бы найти помощь. Местность кругом тянулась абсолютно ровная и безлюдная. Хочешь не хочешь, а надо было вставать и приниматься за поиски камила.

К сожалению, проще оказалось сказать, чем сделать.

Пока сидел и не двигался, боль вроде притерпелась, а как зашевелился, так всё по новой и началось… Кряхтя, ругаясь и испуская душераздирающие стоны, Выжига кое-как поднялся на ноги и снова попытался осмотреться. Голова кружилась, перед глазами время от времени всё плыло, а в сапогах мерзко хлюпала водица. Целый букет приятных ощущений.

Ага, кое-что с высоты своего роста он уже смог разглядеть. Прямо перед ним, сразу за невысокими прибрежными кустиками, куда он отполз, плескалось, блестело жидким серебром в свете редких звёзд озерцо, в котором он чуть было не утоп. Небольшое – шагов тридцать в поперечнике, густо заросшее по берегу ивняком и испускавшее лёгкий гнилостный запах, характерный для стоячей водицы. Он поёжился при мысли, что, потеряв сознание, мог бы влететь в озерцо с головой. Выходило, что ему ещё и повезло. Странно, нахмурился Выжига от нехороших подозрений, а почему это заросли стоят прямо в водице, словно озерцо разлилось недавно? Рука поспешно цапнула за пояс. Так и есть. Туеска с долгольдом не было. Выпал при падении. Вот откуда проклятое озерцо взялось, сам себя, получается, чуть не утопил. Бормоча вслух нехорошие ругательства, Выжига шагнул к берегу, с трудом наклонился, плеснул жидким холодом в лицо – раз, другой, третий, – пока не почувствовал, что приходит наконец в себя. Затем снова глянул по сторонам. Пёсий хвост, всё-таки темновато для поисков… Ну и где этот долбаный камил бродит? Неужели утра ждать придётся? Тут он заметил за кустами какой-то странный свет и, сообразив, что это могло значить, принялся продираться сквозь заросли в этом направлении.

Так и есть, через минуту он выбрался на дорогу, с которой его резко вынесло при падении, а свет шёл от вехового олдя. Двуликий истукан, уставившись каждой парой горящих глаз в противоположные стороны вдоль дороги, без устали светил неугомонным путникам всё тёмное время суток. И как раз под олдем Выжига обнаружил свой кусок долгольда, сочившийся весёлым ручейком талой водицы. Неожиданно для себя взъярившись, торгаш схватил ни в чём не повинный лёд и швырнул в сторону озера поверх зарослей, уже зная, что тут же пожалеет об этом. Раздался всплеск, свидетельствующий, что долголёд угодил в озеро. Всё ещё кипя негодованием на свою судьбу, Выжига опять повертел головой, словно надеясь вот так запросто отыскать камила взглядом, и плюнул, ничего не разглядев.

Однако холодновато, ветер так и гуляет…

Выжига зябко поёжился. Ноги мокрые – плохо. Как бы не простыть. Костёр бы разжечь, погреться, обсушиться. Огниво есть, а где дрова взять? Кругом только сырой ивняк, и ничего больше. Впрочем, огнива тоже нет, в котомке осталось, а котомка где-то с камилом гуляет, к седельному мешку притороченная…

Да уж, незадача. Придётся ждать рассвета как есть. Сидеть и мёрзнуть. А время всё равно потерял, парой часов больше, парой меньше – уже никакой разницы, полночь миновала, домены снова сместились, так что к обратному старту в эти сутки он уже в любом случае не успел. Теперь придётся строить расчёт только на следующую полночь. Найдёт камила утром – успеет вернуться к исходу третьего дня, а не найдёт…

Поездка на строфе вспоминалась как долгий непреходящий кошмар, причём кошмар зубодробительный, кошмаром же и закончившийся. Вернее, продолжившийся здесь, в ночи: какие-то кусты, какое-то озеро, редкие звёзды над головой, пёсий ветер, пронизывающий насквозь, хлюпанье в сапогах и тягомотная, сосущая ломота в избитом дорогой и падением теле. Выжига до такой степени натерпелся мучений на спине камила, что даже вздрогнул при мысли о том, что путешествие ведь придётся продолжить, причём тем же способом… Бодрячка бы сейчас глоточек, да не было у него этого спасительного зелья, не сообразил запастись…

Ладно, не стоит вдобавок к скверному самочувствию ещё и голову паршивыми мыслями забивать. Надо просто отдохнуть, набраться сил. Пёсий хвост, как же всё тело ломит – словно Махина переехала пару раз туда и обратно…

Выбрав наугад местечко посуше и помягче, Выжига сел и привалился спиной к кустикам. Затем, стуча зубами от холода, попытался уснуть.

О человеке можно судить не только по тому, что он делает, но и по тому, чего он не делает.

Апофегмы

– Просыпайся, путешественник, – коснулся слуха Благуши ласковый голос.

Благуша приподнялся на лежаке, сел, протёр глаза, глянул в окно. За окном стоял ясный день. Поморщился – из соседней каморы под забористые звуки балабойки доносился басовитый голос певуна. Причём песенка была исключительно похабной:

…Моя Милка – как бутылка,

Я ж, в натуре, – пузырёк,

Наклонись ко мне, поилка,

оттяну блатной глоток…

Благуша ожесточённо протёр глаза, прогоняя остатки сна, и глянул на сидевшую напротив попутчицу.