Рось квадратная, изначальная - Борис Завгородний

Так что несмотря на изрядную усталость и здоровенную шишку на макушке, душа у Благуши пела и ликовала. От избытка чувств он даже рассмеялся вслух, заглушив на миг гул свирепеющего от такой насмешки ветра, и в этом ликовании совсем не было места для вероломного заклятого другана Выжиги, а потому и думать о нём слав больше не стал.

Вскоре полустанок превратился в размытую точку на горизонте, а потом и вовсе пропал из виду. По бокам теперь плыла, мелькая цветными полосами разнотравья, голая степь, на которую он уже насмотрелся до тошноты ещё в седле, да убегали назад сверкающие под Небесным Зерцалом рельсы.

Наконец остыв и успокоившись окончательно, слав достал из кармана туесок. Открыл, подождал, пока вмиг зашипевший и «заплакавший» на свету светло-голубой кубик наполнит ёмкость водицей, и, не торопясь, смакуя каждый глоток – это тебе не на коняге глотать, – выпил, после чего ему значительно полегчало. Выполнив своё дело, туесок отправился в котомку, так как необходимость держать его в кармане уже отпала. Затем Благуша привёл себя в порядок одёрнул армяк, расправляя складки, пригладил разлохмаченные шалунишкой ветром вихры – и решил, что пора отправляться искать свободное местечко в людских вагонах.

По периметру стен снаружи грузовозов, на уровне пола, шли ограждённые перильцами узкие служебные дорожки, называемые боковинами, предназначенные для обхода вагонными сторожами на остановках вверенных Махине товаров. По ним-то и предстояло пройти.

Едва он с задней площадки ступил на ближайшую боковину, как тугой встречный ветер накинулся на него, как оголодавший зверь, едва не срывая волосы с головы. Привёл, называется, себя в порядок, усмехнулся про себя Благуша, цепляясь за перила, от которых ветер норовил его оторвать. Чтобы добраться до людских вагонов, нужно было миновать ни много ни мало аж шесть длиннющих грузовозов, и всё вот под таким напором. Неудивительно, что ни одного сторожа не видно – кому ж охота так «проветриваться»? Но деваться было некуда, и Благуша медленно побрёл вперёд, перебирая руками по перильцам.

Когда он наконец добрался до цели, то успел основательно продрогнуть, несмотря на то что был одет в тёплый армяк. Как и у последнего грузовоза, у людского вагона сзади тоже имелась широкая металлическая площадка, а вот боковины отсутствовали за ненадобностью, позволяя вагону максимально раздаться вширь. Стуча зубами от холода, Благуша доковылял до торцовой дверцы и дёрнул за ручку. Дверца не поддалась. Нужно было как-то привлечь внимание, ежели он не хотел тут околеть, поэтому Благуша повернулся спиной и несколько раз лягнул дверцу каблуком сапога. Грохот вышел знатный, глухой бы услышал, так что долго ждать не пришлось – дверца лязгнула, открываясь, и перед Благушей предстал низкорослый манг в зелёном служебном армяке – вагонный смотритель.

– Безбилетник, песок в колёса! – радостно, во весь голос объявил смотритель, словно приглашая всех седунов вагона присоединиться к его нежданному веселью. – Ну, входи, бедолага!

– Сам ты безбилетник, оторви и выбрось! – хмуро парировал Благуша и полез в кошель за бабками – Опоздал я на Махину, только что на конягах догнал, и то насилу.

– А, так ещё и коняги с тобой! А где ж ты их спрятал, песок в колёса, грузовозы ведь уже все закрыты?

Вот дудак, удивлённо подумал про себя Благуша. Как только таких дудаков в смотрителях держат? И нехотя прояснил, на его взгляд, очевидное:

– Коняги на этом… Вот! На Тополином полустанке остались. Сколько с меня?

– Матрёшка, песок в колёса, как обычно!

– Ты мне камила тут не гони, оторви и выбрось, я на две остановки позже сел, значит, и платить должен меньше!

– А как докажешь?

– Как докажу? – Благуша рассердился. – А не хочешь ли выйти и постоять здесь со мной парочку переездов? Посмотрю я, оторви и выбрось, на сколько тебя хватит на таком-то ветру!

Народ, находившийся в ближних ко входу каморах, с интересом прислушивался к разговору Благуши со смотрителем, причём особо любопытные повысовывали головы из-за поперечных перегородок в общий коридор. Подобное назойливое внимание слава смущало, но поделать с этим он ничего не мог, приходилось делать вид, что ему всё до Зерцала.

Смотритель с сомнением осмотрел Благушу с головы до ног, оценил его растрёпанный вид, почесал в затылке и смилостивился.

– Ладно, четыре десятка хватит.

– Другое дело, – проворчал Благуша, отсчитывая бабки. – И так на конягах сколько потерял, да ещё чуть не загнал бедняг…

– А куда ж тебя так несёт, песок в колёса? Не мог следующего рейса подождать?

– Проторчав четверо суток на Станции, оторви и выбрось? Благодарю покорно! Ладно, покажи мне свободное место, присесть охота. Намаялся в дороге.

– Да выбирай любое, мест хватает. – Получив свои бабки и вручив Благуше квадратный листок жёлтого цвета, свидетельствующий об оплате проезда, смотритель махнул рукой куда-то вдоль вагона, да сам и потопал в указанном направлении – в служебную камору, не иначе.

Предоставленный самому себе, Благуша пожал плечами и неторопливо двинулся за смотрителем по коридору, делившему вагон надвое ровно посерёдке. Справа и слева потянулись четырёхместные каморы – нижние места везде были заняты, а верхние, что были свободны, Благушу пока не прельщали, и он шагал дальше. По молодости лет ему ещё не приходилось путешествовать на Махине, но один знакомый торгаш как-то рассказывал, что падать спросонья с верхнего места бывает весьма чувствительно и хорошо ещё, ежели отделаешься только ушибом, а то некоторые даже руки и ноги ломали. Вот ежели пустых нижних совсем не окажется, тогда и верхнее сгодится, рассудительно решил Благуша.

После остервенелого воя ветра снаружи в вагоне было тихо, тепло и уютно, здесь шла своя неторопливая жизнь. Где азартно перекидывались в картинки, где трапезничали, завалив столик под окошком разной снедью (в животе сразу засосало от аппетитных запахов), а в одной каморе, занятой семьёй – мужик, баба и двое ребятишек, – папаша занимался образованием своих малолеток, втолковывая им азы денежной системы Универсума:

– Так вот, олухи, бабка – самая мелкая серебряная монета, мельче её уж ничего нет! Шесть бабок образуют дедку, дедка бывает как сборная, так и одной монетой, вот, а после идёт матрёшка – в ней целых девять дедок, или аж пятьдесят четыре бабки. Матрёшка тоже бывает или сборной, или в виде целой монеты, но уже золотой…

«Шесть матрёшек равны одному бочонку, девять бочонков складываются в домину, а выше домины уже ничего не бывает», – невольно закончил про себя наш торгаш, проходя мимо. Но в основном седуны дрыхли без задних ног. Неудивительно – путь был долгим, а выбор способов убить время был невелик, вот народ и старался выспаться, отдохнуть от обычной домашней суеты, раз выпала такая оказия.

Благуше повезло почти в самом конце вагона, когда смотритель уже пропал из коридора, слиняв в свою камору, и слав начал прикидывать, стоит ли осматривать следующий вагон или следует сразу забраться на ближайшую свободную верхнюю полку и задать отчаянного храпака до самого храмовника. Радостное возбуждение, испытанное на площадке грузовоза, давно уже улетучилось вместе с ветром, и усталость с каждым шагом давала себя знать всё сильнее и сильнее, так что торгаш еле брёл, с трудом переставляя отяжелевшие ноги.