Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

просила написать донос, а он отказался, так как боялся. Она стала сулить деньги и говорила, что это дело праведное, так как вдова Вайс шлюха, а сыну Магды Липке жениться надобно на хорошей невесте, что выгодно для семейного дела, а он ходит к вдове-шлюхе. Не иначе она его приворожила. А шлюху-вдову уже предупреждали. И слова ей постыдные прилюдно говорили. И за космы ее уже драли на рынке. В том числе драла и Марта Крайсбахер, толстая жена фермера, что сидит сейчас здесь. А шлюха Вайс все не отказывалась от распутства своего. И чужих мужей до себя пускала. И тогда женщины собрали деньги и дали ему два талера. И говорили, что она ведьма, что она мужчин привораживает. Поэтому молодой писарь и согласился писать донос.

Марта Крайсбахер, жена фермера, и Петра Раубе, жена столяра, его слова подтвердили. Говорили: все так. И все указывали на Магду Липке как на зачинщицу. А та сидела в дорогом разодранном платье, прятала в него срам свой, без чепца, с распущенными волосами, и глядела на всех люто. И ни в чем не сознавалась. Отпиралась и лаялась. Ее показания уже и не были нужны, но кавалера она злила, даже спокойного Брюнхвальда раздражала злобой своей и непреклонностью.

– Последний раз говорю тебе, – спрашивал ее Волков, – признай ты, что навет – твоя затея?

– Ложь все, и суд твой неправедный, – говорила злая баба заносчиво, – и холопы твои осквернители.

Волков вздохнул и сказал писцам:

– Идите в трактир, дел сегодня нет у вас больше. А вы, Карл, писаря и этих двух баб в крепкий дом ведите. На сегодня все.

Он дождался, пока все покинут помещение, в котором остались только Сыч, два его помощника, Магда Липке и он.

– Сыч, – подозвал кавалер.

– Да, экселенц, – палач быстро подбежал к нему.

– Глянь на улице, нет ли кого из тех горожан, что приходили спасать бабу эту, – произнес Волков тихо.

Фриц Ламме кивнул и бегом кинулся к двери. Выскочил наружу.

Его помощники притихли, не зная, чего и ожидать. Поглядывали на рыцаря с опаской. А вот Магда Липке почувствовала беду, она ерзала на лавке, куталась в обрывки одежды и тоже на кавалера пялилась. А Волков был невозмутим, ждал Сыча.

Палач вернулся и сказал:

– Нет никого вокруг, простой люд по делам ходит, и все.

Тогда кавалер встал и подошел к женщине:

– Зря ты злобствовала и упрямствовала, злобы твоей не боюсь. А упрямство твое тебе боком выйдет.

– Зря мой сын тебя не ударил, жалею о том, – с ненавистью произнесла Магда Липке.

– И я о том жалею, много бы я денег с вас взял бы, если бы он меня ударил, а потом руку я бы ему отрезал. – Он чуть помолчал и добавил: – Сыч, берите ее еще раз, видно, понравилась ей первая собачья свадьба, раз второй добивается. Только чтобы не орала она, чтобы тихо все было. А ты так и скажешь потом мужу и сыновьям своим. Скажешь, что я, Иероним Фолькоф, велел второй раз тебя брать. Пусть знают, псы, как людей моих без разрешения моего трогать. И как руку на меня поднимать. Слышал, Сыч, постарайтесь, сделайте, чтобы ей понравилось.

– Все сделаем, экселенц, – оскалился Фриц Ламме, – уж не забудет.

Баба смотрела на Волкова с лютой злобой, а когда он повернулся, плюнула ему вслед, непреклонная. Сыч стянул ее с лавки и пнул в бок, стал одежду с нее срывать. Баба начала биться, выкручиваться. Помощники кинулись ему помогать. Может, и не хотелось им больше этой бабы теперь, да разве откажешься, когда господин велит.

Волков остановился и подозвал палача к себе:

– Как закончите с ней, в подвал ее отведете, ко мне придешь.

– Да, экселенц.

– Палку мне хорошую найди, крепкую.

– Найду, экселенц, – обещал Сыч.

Он проводил рыцаря до двери и запер ее за ним.

* * *

Вернулся и рассказал о неприятном деле святым отцам, рассказал все, как было, кроме того, что оставил сегодня Магду Липке с Сычом и его помощниками умышленно, в назидание. И о том поведал, что дело с наветом решено, писарь и три бабы виноваты; сам писарь и две бабы вину полностью признали, а третья, зачинщица, злобствует и вину отрицает.

Он готовился к тому, что отцы в ужас придут от того, что горожане в насилии палача обвиняют, а монахи были спокойны, не поверили они защитникам Магды Липке. А отец Николас сказал:

– Так всегда и бывает. Коли у осужденной есть покровители, так они, греха не боясь, всегда противодействуют.

– Да, так всегда и бывает. Не впервой нам, – заверил отец Иоганн.

– Хворь моя, слава Богу, отошла, сила во мне есть, – сказал отец Иона, – завтра утром вынесем приговор праведный. Послезавтра проследим о его исполнении, поглядим казнь, в обед помолимся, а после обеда и отъедем дальше.

– Казнь? – удивился кавалер.

– Так не до смерти, конечно, серебро возьмем, а все виновные будут кнутом биты у столба, – успокоил отец Иоганн.

– Языки, – добавил отец Николас.

– Ах да, – вспомнил отец Иоганн, – конечно. Еще усечение языка за навет положено.

– Усечение языка? – вслух думал Волков. – Немилосердно, как бабам да без языка?

– А по-другому нет сил бороться со злоязычием, – говорил отец Иона, вздыхая тягостно, – у нас на пять доносов – четыре навета.

– Клевещут людишки друг на друга, хотя клевета и большой грех, а все равно клевещут, – соглашались святые отцы.

– А вы молодец, – хвалили его попы, – с делом быстро управились и мятежников усмирили.

– Будем писать отцу Иллариону, что довольны вами, господин рыцарь, – говорил отец Иона, изнывая в ожидании обеда и глазами ища мальчишку, что кушанья носит.

А время уже подошло, им стали подавать блюда на стол. Волков заказал себе еду, как и положено – постную.

* * *

В плохом настроении после простой еды он валялся раздетый и босой на своей кровати, опять читая письмо от отца Семиона. Когда пришел Сыч и постучался в дверь, Волков, не вставая с кровати, велел войти и спросил:

– Просьбу мою исполнил?

– Все сделал, как вы просили, теперь эта паскуда нас до гробовой доски не забудет, – ухмылялся Фриц Ламме. – Мы ее по очереди в зад имели и рот ей завязали, чтобы не орала, так она выть стала и глаза таращила так, что они чуть не вывалились, и она едва не обделалась от натуги, а мы от смеха чуть не померли…

Он бы и дальше рассказывал свои веселые истории, да кавалеру надоело, он перебил его:

– Я не про то тебя спрашивал, ты палку принес