Пленная птица счастья - Галина Владимировна Романова

Натыкаясь друг на друга в полной темноте, они двинулись к мерцающему впереди светлому пятну.

– Дрянь какая-то, – шепнул ей на ухо Антон, когда кто-то из темноты принялся хватать их за щиколотки, за локти. – Знал бы – ни за что не согласился подвергать тебя опасности. Хорошо, фонарик прихватил. Возьми. Правилами запрещено, но пусть у тебя будет.

Он сунул ей в руку крохотный, размером с батарейку, фонарик. О том, что ей больше всего хочется повернуть обратно и выбраться из этой темноты, она предпочла промолчать. Группа ликовала, орала, ржала. Им всем нравилось.

– Так и будем в темноте блуждать? – вклинился в их хохот Антон. – Целых три часа?

– Погоди, погоди. Главное впереди, – пропел кто-то из парней. – Правила надо было читать.

Они прошли еще метров десять почти в полной темноте, натыкаясь боками и коленками на препятствия. Потом Алина неожиданно упала – споткнулась обо что-то. Рука Антона сразу выскользнула, на секунду сделалось неправдоподобно тихо. Потом она услышала гогот и шутки, но уже как будто издалека. Они за поворотом, сообразила Алина, нащупывая выступ стены. Она сейчас их потеряет! Кстати вспомнила о фонарике, хорошо хоть его не выронила, когда споткнулась.

Она поднялась, оперлась о шероховатую бетонную стену, мысленно послала организаторов игры к черту и включила фонарь.

Она не ошиблась. Лабиринт круто брал влево сразу за выступом. Сейчас она свернет туда и догонит их. Прошло полминуты, не больше, они не могли далеко уйти. Она шагнула и снова споткнулась. Да что такое! Луч нырнул вниз, и она еле сдержалась, чтобы не завизжать.

Под ногами, мешая ей двигаться, торчали руки. Настоящие руки, не муляж, протиснутые в узкую щель между полом и стеной. Мужские, сообразила Алина. Крепкие пальцы судорожно сжаты в кулаки.

И еще.

Руки были окровавлены. Вернее, выкрашены так, чтобы казалось, что они в крови. И чуть заметно подрагивали. Из расщелины между полом и стеной послышался стон. Жуткий стон, протяжный.

«Все», – подумала Алина. Подавила истерический всхлип, осторожно переступила через подергивающиеся кулаки. Игра началась.

– Товарищ капитан, вас срочно к себе! Сам!

Старшина из дежурной части вжал голову в плечи, проткнул пальцем воздух над головой. Маша фыркнула про себя: клоун!

Молча кивнула, пошла сразу наверх. Не заглянула к себе, не сняла плащ вызывающе синего цвета, который надела, потому что с утра вдруг непривычно для июня похолодало. Даже шарф не стащила – пестрый, синий с лимонным и красным.

Сам, как называл его старшина из дежурки, не любил на сотрудницах неказенной одежды. Все в отделе должны были являться в форме. И под плащом у Маши была форма, только плащ она снять не успела. Или забыла. Или просто захотелось подразнить старого хрыча, который ее что в форме, что в гражданском терпеть не мог и каждый раз на совещаниях цеплял.

Ей так казалось.

– Разрешите, товарищ полковник? – Она приоткрыла дверь, сунула голову.

– Ильина? – проскрипел полковник. – Входи, входи. Что там жмешься?

Она вошла, плотно закрыла дверь. Тут же поймала на себе осуждающий взгляд. Ясно: цвет ему не пришелся. Стащила с шеи шарф, расстегнула плащ, чтобы продемонстрировать, что устав не нарушен, просто не успела снять верхнюю одежду. Потому что спешила. Потому что не хотела заставлять себя ждать.

– Присаживайся, – не глядя на нее, буркнул полковник. – И слушай внимательно.

Начало настораживало. Маша присела на самый дальний от него стул. Пристроила яркий шарф сбоку, чтобы не действовал на полковника, как красная тряпка на быка. Уставилась на начальника. Хотя смотреть там особенно было не на что.

Полковник был тщедушным, плешивым и почти всегда пребывал в дурном расположении духа. Хотя она с утра тоже была недоброй. Вернее, еще с вечера. С той минуты, как позвонила бывшему мужу, попросила дать трубку их общему сыну, и тот послал ее в мягкой форме. Назвал отвратительной матерью, которая вспоминает о ребенке, только когда ей скучно, а скоро вообще забудет, когда у сына день рождения. Напоследок пригвоздил:

– Если бы я не присутствовал при родах, Мария, то вообще сомневался бы, ты ли его родила.

Маша сначала растерялась, а потом так рассвирепела, что отключила сразу и мобильный, и домашний. Нет ее! Ни для кого нет! И пошло оно все.

А оказывается…

– Тебя нигде не могли найти, Ильина. Телефоны твои молчали, дверь ты никому не открыла.

А она не слышала звонок. Завалилась в горячую ванну, нацепила наушники и часа полтора валялась в ароматной пене и слушала рок. А потом сразу в постель. И снова в наушниках. Стащила их с головы ближе к утру. Устала от тяжелой музыки и наконец захотела спать.

Но разве полковнику об этом расскажешь? Он не поймет ни за что. Ни ее отношений с бывшим мужем, которых не было, по сути, еще когда они были семьей. Ни отношений с сыном, которые, несмотря на карканье бывшего, отлично складывались.

Валерка ее очень любил. И уважал ее профессию. И понимал вечную занятость. Однажды пообещал, что, как только станет взрослым, переберется к ней.

– Кто-то же должен за тобой присматривать, ма, – сказал двенадцатилетний сын, который иногда казался ей взрослее собственного отца.

– Виновата, товарищ полковник. – Маша опустила голову. – Просто хотела побыть одна. Подумала, что никому не понадоблюсь больше.

– Подумала она, – фыркнул полковник, но без привычной злости.

Сел бочком к ней, ссутулился. Плешивая голова по самые уши исчезла в расстегнутом воротнике форменной рубашки.

– Я вон тоже после смерти супруги так думал. Целых восемь месяцев так думал. Тихонько дома напивался и спал беспробудным сном до утра. И никто об этом не знал. Ты вот первая, кому признаюсь. Но работа, она… Она знаешь как меня спасла! Просто заставила жить дальше.

Маша оторопела. Таких откровений никто, получается, в отделе не слышал. Чего они ей будут стоить, интересно? Когда такой чин открывает тебе душу, за этим непременно что-то следует. Повышение? Увольнение? Перевод?

Или он ее таким неуклюжим образом пытается подбодрить? Он что думает: она тайный алкоголик? Этого еще не хватало!

– Я не пью, Андрей Степанович, – вклинилась Маша в паузу. – Не люблю просто. И вкус не понимаю. И эффект не нравится. Голова кружится, болит, желудок потом выворачивает. Не люблю.

– А что тогда дверь не открыла никому? Зачем телефоны отключила? – прищурился полковник.

Точно видел в ней тайного алкоголика. Ну дела!

– В ванне валялась часа полтора в наушниках. Потом, не снимая, в спальню перешла. – Маша пожала плечами. – Рок слушала. Самый жесткий.

– Ишь ты, в наушниках. – Суворкин развернулся, глянул с интересом. – Рок, говоришь? И что конкретно слушала?