Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Отца моего давно нет в живых, и я очень дорожу этой иглой.

В конце весны по большой воде ушли два обоза: вниз по Великой – в Варяжское море, и вверх – тот, что стремился после долгого путешествия по рекам и озерам попасть на Днепр, а там и в Греческое море.

Увезли они главным образом лен.

Мы уже знали, что наш лен – лучший на всем белом свете, потому его и покупают везде: от Северных стран до Серкланда. Мы слышали много сказаний о берегинях-льняницах, объяснявших, почему лен у нас так хорош.

Потом-то я поняла: в наших краях и земли для него подходящие, и не слишком сухо, и света летом много. Но тогда мы считали, что сама Леля полила эту землю слезами из голубых своих глаз, когда тосковала по добру молодцу Дажьбогу и осенила серебряными своими волосами, пока ходила, искала его…

Созрела земляника, потом черника.

С нашими матерями, а то и бабкой Гоней (если в тот день у нее не сильно болела спина) мы ходили по рощам и лугам, собирая травы для окраски и лечения.

Весь месяц кресень, когда зелия имеют наибольшую силу, мы только этим и занимались.

Если баба Гоня в какой-то день не могла идти сама, мы приносили ей ствольник: дома кипятили воду, обливали свежие листья, заворачивали в ветошку и прикладывали к бабкиной спине – так ей становилось легче. А она всякий раз напоминала нам, что ствольник ядовит и чтоб мы были с ним очень осторожны.

После Купалы поспела черника, и мы стали приходить из леса с черными от ягод ртами. Мы с Эльгой очень любили бродить с туесками вокруг сосен, перебираясь от одной кочки к другой с грабилкой в руке; брат Аська ходил впереди нас и шевелил в черничнике палкой, чтобы выгнать змей, если они там затаились.

Мы рассказывали друг другу какие-то сказы, которые сочиняли на ходу, и иногда спорили, «как было дальше». Побеждала обычно Эльга: у нее уже тогда был такой вид, будто она лучше всех все знает, и с ней всегда соглашались не только я, но и Аська.

Вояна в то лето с нами не ходила: она стала достаточно взрослой, чтобы работать на сенокосе. Особенно усердствовать, как простых девок, ее не заставляли, чтобы личико солнцем не пожгло, но появляться на покосе ей было надо, а то слух пойдет, будто невеста никуда не годна.

Однажды мы так увлеклись, что забыли и про чернику.

На днях в веси Видолюбье, что неподалеку от нашего Варягина, произошел необычный случай: баба встретила прямо на дороге перед избами белку. А у бабы незадолго до этого умер взрослый сын. И вот вдруг сморил ее сон, и приснилось, будто сын ей говорит: «Иду в гости». Она вышла его встречать, глядь – белка: скачет прямо к дому. Не дошла немного и пропала. Потом искали в огороде, все гряды обшарили – не нашли.

Все думали, что это и был тот покойник, но Эльга не верила.

– Не приходят покойники белками! – твердила она. – Птицами ходят, и мышами, и змеями являются, а белками не могут!

– Но белки и в дом к людям не ходят! Как бы она из леса вышла?

– А может… – Эльга огляделась, будто подбирая для белки подходящую причину для такого путешествия, и замолчала.

И в тишине я осознала то же, что и она: мы тут вдвоем.

Исчезли и Аська, и баба Гоня, и Милутка, и Бобреня, с которыми мы пустились за ягодами.

Никого не видно.

– А где все? – спросила я.

Эльга промолчала.

– А куда идти? – опять спросила я.

Привыкнув, что Аська или баба Гоня нас приводят в лес и уводят обратно домой, мы не очень-то примечали, куда идем.

Заболтались и… заблудились?

– Давай покричим, – предложила она.

Мы покричали, но отклика не услышали и скоро умолкли: стоя вдвоем посреди леса, подавать голос было страшно. Но как же нас найдут, если мы будем молчать?

Пробрала дрожь: лес вокруг был таким огромным, а мы – такими маленькими…

Солнце спряталось, небо посерело.

Мы вдруг озябли: на нас были только сорочки с поясками да белые косынки на головах.

Навернулись слезы, захотелось заплакать.

Я посмотрела на Эльгу: она нахмурилась и явно крепилась. Тогда я сглотнула и постаралась утешиться: нас найдут.

– Кажется, нам… туда. – Эльга показала между двумя кочками, которые мы уже обобрали. – Я знаю! Смотри, где нет черники – значит мы там проходили. Так мы и найдем дорогу!

Я обрадовалась: как она здорово придумала!

Корзины уже казались тяжелыми, но бросить их мы не решились: получится, попусту сходили. И мы потихоньку двинулись через лес, внимательно оглядывая кочки и выбирая те, что были обобраны. Иногда мы расходились, но не далее чем шагов на семь-десять, чтобы не терять друг друга из виду.

– Иди сюда! – позвала меня Эльга. – Куда ты забилась?

– Ты иди сюда! Здесь все обобрано.

– Это здесь все обобрано, нужно сюда!

По привычке уступать первой я подошла: кустики на кочках перед ней тоже были пусты.

– Это не мы тут ходили, – заметила я. – Это обобрали уже давно.

– Ну, значит, ходил кто-то другой. И он тоже ведь пошел потом домой?

– А может, он живет вовсе не у нас?

– Ну и что? Найдем хоть какое жилье, а там нас выведут. Наших отцов все знают. А еще больше – деда Судогу!

Конечно, о княжеских внучках люди бы позаботились и проводили домой, но мы никак не могли решить, в какой стороне нам этих добрых людей искать.

Вдруг что-то зашевелилось в кустах в десятке шагов от нас: от неожиданности мы вздрогнули и я, кажется, даже взвизгнула.

Это что-то показалось нам огромным, мы в ужасе отшатнулись и прижались к сосне.

Лапы молодых елей раздвинулись, и перед нами очутился… медведь.

Увидев его огромную тушу в бурой шкуре и оскаленную пасть, я пискнула, крепко вцепилась в Эльгу и зажмурилась. Во мне еще живо было младенческое убеждение, что таким способом можно избавиться от любой беды.

Но Эльга оттолкнула меня, схватила с хвои кривой сук и с натугой подняла его перед собой.

– А ну, подойди! – воинственно выкрикнула она. – Ужо я тебя!

– Кто тут шумит у меня в лесу? – низким голосом проговорил медведь. – Кто мне спать не дает?

«Почему он спит – ведь сейчас лето?» – мельком подумала я. Именно это удивило меня в тот миг больше всего.

Что медведь ходит на двух ногах и говорит человеческим голосом, было более-менее понятно: ведь во многих сказах, слышанных нами, с медведем можно было разговаривать. Мы знали, что медведи обнаруживают свой разум не всегда, но то, что они вообще его имеют, считали естественным. Жизнь тогда еще не вполне обозначила для наших семилетних умов границу между тем, что бывает обычно, и тем, чего не бывает почти никогда.