Особое чувство собственного ирландства - Пат Инголдзби

Иногда они едут в точности туда же, куда и ты. «Садись, запросто довезу. Нужно только пару дел уладить попутно». Скажешь в ответ: «Спасибо-спасибо, но я лучше автобусом», — будешь выглядеть неблагодарным. Поэтому садишься. В ближайшие полчаса вы побываете на автомойке, заберете две бандероли, развезете шесть пакетов и навестите дай-машину[62]. Пойди ты пешком, оказался бы где тебе надо десять минут назад.

Иногда какой-нибудь благонамеренный автомобиль останавливается, проехав мимо автобусной очереди, распахивается дверца и водитель принимается сигналить клаксоном. Никто не знает, кому именно он гудит. Никому не хочется оказаться отвергнутым, и все, не двигаясь с места, озирают друг дружку. Кого б в результате ни подвезли, этот человек знает, что в любом случае вся очередь возненавидит его. Иногда уж лучше пешком.

Не различаю я автомобили. Для меня все они выглядят одинаково. В попытке вторгнуться ко мне в бессознательное автопроизводители тратят миллионы. Роняют свои автомобили с подъемных кранов, спихивают их с головокружительно высоких скал и нанимают пышных женщин, чтоб купали машины в мыльной пене. Подъемные краны время от времени кажутся мне разными. Я даже в силах отличить одну головокружительно высокую скалу от другой. Но автомобили и те женщины похожи друг на друга так, будто отлиты из одной формы.

Вот «фольксваген-жук» я способен разглядеть за милю. Это была первая машина моего отца. Он купил ее в ту пору, когда не существовало никаких экзаменов на вождение. Просто расспрашивал соседа, как заводить и тормозить, и выкатывался на проезжую часть. Все остальное осваивал попутно. До сих пор распознаю «моррис-малый», потому что мистер О’Хара купил себе такой. Заехал к нам спросить, как заводить и тормозить, потому что у моего отца на том этапе уже было две недели стажа. А затем они оба отправились поинтересоваться у мистера Шеридана, как включать задний ход, потому что видели мистера Шеридана за этим занятием.

Все модели автомобилей казались разными по своему обличью. Индикаторы поворота выскакивали сбоку подобно желтым пальцам. Подножки устилала черная резина. Мистер Райен даже применял заводную рукоять. Когда б ни выходил он из дому, слух разлетался, как лесной пожар. «Скорей, ребята, прячемся за изгородь. Вон мистер Райен с рукояткой!» Мы таились, сидя на корточках в полном безмолвии и наблюдали, как мистер Райен закатывает рукава. Один смешок — и твоя песенка спета. После первых нескольких дергов рукояткой мистер Райен замирал и вперял в автомобиль взгляд, полный злобы и ненависти. Еще несколько попыток — и он нападал на автомобиль, лупя его с правой ноги. Иногда, колотя, выкрикивал разное. Ни повредить корпус, ни ушибить ногу он, кажется, совсем не боялся. Пинал мистер Райен «форд-англию».

Если я когда-нибудь все же обзаведусь автомобилем, мне понадобится персонализированный дизайн. Хочу двухэтажный вариант с якорем, чтоб бросать его, если не удается притормозить. Верхний салон предназначен для того, чтобы возить моих котов к ветеринару. Не надо, чтоб они ездили внизу и сигали мне на плечи, когда я пытаюсь управлять автомобилем. Если не считать всего этого, угодить мне довольно просто.

Мне всегда нравилось оставлять приличное время на остывание. Сиденье в автобусе после того, как с него встали, еще теплое. Решительно не хочу усаживаться на тепло от попы совершенно чужого мне человека. Это нарушает мое равновесие.

Я целиком и полностью понимаю, что мне это никак не навредит. Это не ядерное излучение, ничего такого. Но все равно предпочитаю подождать. К сожалению, другие люди менее привередливы. Они перехватывают свободное место, не дожидаясь, пока пристойно остудится. Жалко, что на свободное место нельзя поставить табличку «забронировано». Чтобы знак этот гласил: «Чур мое, я просто не хочу садиться, пока оно излучает температуру тела, поэтому руки прочь».

Не нравится мне сидеть в проходе, особенно если у окошка — женщина с хозяйственными сумками. Она то и дело поправляет свои пожитки и хватается за ручки, и я напрягаюсь. С минуты на минуту. Полная готовность. Эта женщина, очевидно, собирается выйти. Затем она вновь выпускает из рук свои сумки, расслабляется на сиденье, а вслед за ней — и я. Через пару секунд она опять берется за свое, я напрягаюсь повторно, и мне не терпится сказать: «Да господи боже мой, решите уже наконец». Такие вот мелочи устраивают в голове кавардак.

Чужие письма я в автобусе читать тоже не желаю. Своим глазам я говорил об этом много раз. «Слушайте, глаза, если кто-то рядом со мной достает письмо и принимается его читать, я не разрешаю никому из вас коситься». Но они вечно не слушаются.

Еще хуже, если человек рядом со мной извлекает альбомчик цветных фотокарточек с вечеринки у кого-то дома. Листает снимки полуодетых людей на диванах и мужчин в трусах с пинтами пива в руках. Я делаю все от себя зависящее, чтобы смотреть строго перед собой, но глаза косятся против моей воли. Пытаюсь закрыть их, но веки участвуют в заговоре и отказываются смыкаться.

Бывает, я встаю, если вижу, что в переполненный автобус влезает какая-нибудь престарелая личность, предлагаю свое место. А личность отказывается. Ужасное чувство. Но еще хуже получается, если через несколько секунд уступает место кто-то другой, и личность это предложение принимает. Сижу я такой и думаю: «Боже, а со мной-то что не так?»

Слыхал я тут вчера, как женщина говорит водителю автобуса, куда он не едет. Заглянула в автобус и произнесла: «В Саттон[63] вы не едете…» И оказалась абсолютно права.

На вокзале все не так плохо. Если кто-то тебя провожает, их дальше билетного турникета не пропустят. Избавят тебя от позорища, когда ты уже занял свое место, а они все еще стоят небольшой толпой за окном. Ты уже все сказал, что полагается говорить, но чертов поезд пока еще у перрона, недвижим.

Тебе хочется, чтобы они ушли. Им хочется, чтобы поезд тронулся. Внезапно им неймется сказать тебе кучу всякого. Ладно еще, если б речь шла о важнейших вопросах жизни и смерти. Когда люди за окошком с волнением на лицах произносят что-то одними губами, ожидаешь чего-то значимого — например: «У того человека рядом с тобой динамитные шашки к животу приклеены». Изо всех сил сосредоточиваешься, а люди на платформе при этом выглядят так, будто читают новости очень глухому. Рты у них вылепливают преувеличенные слова, и ты ждешь получить спасительное донесение: «Машинист этого поезда решительно намерен разогнаться за Портарлингтоном[64] до 300 миль в час». Когда же наконец удается расшифровать сообщение, сводится оно примерно к следующему: «Не забудь передать маме, что котлеты по-киевски очень удались».