Вирус бессмертия - Дмитрий Янковский

Доктор поставил чемоданчик на подоконник и принялся за осмотр.

– Сразу могу отметить сквозную огнестрельную рану бедра, – сообщил он. – Кость пробита навылет, но пуля была омедненная, так что, судя по выходному каналу, не произвела значительных повреждений. Однако можно говорить о серьезной потере крови из-за повреждения костного мозга. С рукой хуже. Перед попаданием в предплечье пуля прошла сквозь какое-то препятствие, деформировалась и начала кувыркаться. Так что наделала дел. Открытый перелом налицо, повреждены сухожилия, управляющие пальцами. – Он раскрыл чемоданчик и достал шприц. – Кроме того, разбиты костяшки обеих рук. Не думаю, что в драке, скорее он пытался пробить какие-то доски. Или его выбросили из машины. Хотя нет, тогда ссадин было бы больше.

Врач сделал Богдану укол в плечо.

– Какие прогнозы? – поинтересовался Хильгер.

– Сейчас трудно говорить о повреждении внутренних органов, но если дело ограничилось только видимыми повреждениями, то по большому счету ничего страшного. Вот только левая рука вряд ли будет работать нормально.

Внезапно Богдан открыл глаза и уставился в потолок. От неожиданности Кох едва не выронил шприц.

– Какое сегодня число? – произнес раненый по-немецки.

– Вам надо успокоиться… – наклонился к нему врач.

– Я спокоен. Вы не представляете, как мне важно знать сегодняшнее число! Для вас важно.

– Двадцать восьмое, – ответил Хильгер.

– Месяц?

– Двадцать восьмое декабря.

– Плохо, – стиснув зубы, прошипел Богдан. – Дайте же мне морфий наконец!

– Что плохо? – советник шагнул вперед и наклонился над кроватью.

– Можете не успеть. Как больно, черт бы побрал! Двадцать восьмое. Вечер?

– День.

– Обещайте, что не вышвырнете меня на улицу, если я вам все расскажу.

– Обещаю, – твердо ответил Хильгер.

– Тогда вам нужно… Только дайте мне морфий!

– Дайте, – приказал Густав Коху.

Доктор начал рыться в чемоданчике, а Богдан с неожиданным проворством схватил Хильгера за рукав и притянул к себе. Советник едва не упал, схватившись за спинку кровати.

– Слушайте, – горячо прошептал раненый. – Я могу дать вам такую штуку, при помощи которой вы сумеете играючи повелевать всем миром. Только надо успеть сделать несколько важных вещей.

Он еще сильнее притянул к себе Хильгера и зашептал ему в ухо, перемежая немецкую речь с русской.

28 декабря 1938 года, среда.

Москва, Сокольники

В прихожей Дроздов разделся и повесил пальто на вешалку, оставив за порогом заснеженный зимний вечер.

– Машенька, – негромко позвал он.

Секретарша приоткрыла дверь спальни и на цыпочках вышла в гостиную.

– Все еще спит, – сообщила она.

– Замечательно, – оскалился в улыбке энкавэдэшник. – Свержин не звонил?

– Звонил этот, как же его… – Марья Степановна напряглась, вспоминая имя звонившего, но Дроздов уже понял, о ком идет речь.

– А! Понятненько! – сказал он и, потирая руки, присел у камина на корточки. – Что сказал?

– Ничего. Обещал перезвонить. И еще вам с посыльным пришел пакет из наркомата. Я его положила на стол.

– Ладно, иди, карауль подопечного. Кстати, как он себя во сне ведет?

– Да в общем нормально. Несколько раз что-то неразборчиво бормотал, но понять совершенно невозможно.

– Хорошо. Если хоть слово разберешь, сразу записывай. И вообще с этой минуты возьми тетрадочку и каждые четверть часа делай отметочку о состоянии Стаднюка. Записывай каждую мелочь, вплоть до возникшей эрекции. Все. – Дроздов посмотрел на часы. – Скоро я его заберу и сможешь поспать.

Сухо затрещал телефонный звонок. Максим Георгиевич торопливо подошел к столу.

– Дроздов на проводе, – сказал энкавэдэшник в трубку. – Ага, значит в ОСОАВИАХИМе она была. Молодец. Жди меня, буду через сорок пять минут. Петряхов, говоришь? Занятно. А других контактов у нее, значит, нет? Ладно, все, я выезжаю, жди меня у метро.

Он бросил трубку на рычаг и оглядел лежащий на столе пакет. Судя по отсутствию грифов, ни о какой срочности рассмотрения речи не было, так что подождет. Дроздов оставил запечатанный сургучом конверт и шагнул к двери спальни.

– Машенька! Мне срочно надо отъехать, но я не задержусь, буду часа через два.

Он вызвал водителя, оделся и сбежал по крыльцу.

– Не дадут нам покоя, Сердюченко, – буркнул Максим Георгиевич, садясь рядом с шофером. – Гони в Москву, к Боровицкому мосту. Знаешь, где станцию метро «Коминтерн» построили? И поскорее, не мешкай.

«Эмка» сорвалась с места, выехала проулками и понеслась к центру города.

Возле станции «Коминтерн» Дроздов заметил притопывающего на морозе юношу в перешитой на гражданский манер шинели.

– Притормози, – приказал он водителю.

Машина, игнорируя правила, резко прижалась к бордюру, Максим Георгиевич перегнулся через сиденье и распахнул заднюю дверцу.

– Быстренько в машину! – рявкнул он молодому человеку.

Тот рванул к «эмке», но оскользнулся, чуть не растянувшись перед самой дверцей, и ввалился на заднее сиденье.

– Какой ты прыткий, – с издевкой заметил Дроздов. – Дверь-то закрой, а то всех нас простудишь.

Парень хлопнул дверцей и пошарил между сиденьями, пытаясь найти свалившиеся с носа очки. Наконец это ему удалось, он надел их трясущимися руками и откинулся на спинку сиденья.

– Трогай, Сердюченко, не спи, – приказал Дроздов. – Проедешь перекресток, сверни во дворик. А ты, Роберт Модестович, говори, не стесняйся.

Роберт закашлялся от волнения.

– Да я все рассказал, – выговорил он, переведя дух.

– Думаешь, она уже там?

– Скорее всего, – кивнул Роберт. – Я так думаю.

– Пусть кони думают, у них головы знаешь какие большие? А твой номер восемь, отвечай, что знаешь, и лишнего не болтай.

– Да. Варя сказала, что покормит деда и сразу побежит к Петряхову. Тот был дружен с ее отцом, и она надеется на помощь.

– Это же надо, Сердюченко, какая удача! Одним махом имеем возможность прихлопнуть двух врагов народа. Девицу, которая прямо в эту минуту обвиняет наркомат в похищении пролетария, а с ней и собеседничка – красного командира, на которого давно не мешает завести папочку.

Шофер правил молча. Он проскочил перекресток и загнал машину во двор, старательно расчищенный от выпавшего за ночь снега.

– Не ставь у подъезда, отъедь чуть подальше, – велел Дроздов.