Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Интересно наблюдать, как сторонники сильной руки одновременно реанимируют и советскую и царскую сказки, задним числом добавляя обеим резвости и румян. Ненадолго: вата у девушек лезет из всех щелей. А главное — запах. Его не спрячешь; прежней монистической картины мира все равно не получается. Вместо нее некий идейный винегрет с включениями трупного мяса и обрезками колючей проволоки.

Начальный (мобилизационный) этап постсоветской гибридной реставрации сопоставляется с первыми двумя сроками президента Путина. Он был вполне успешен. Но уже в 2008–2012 гг. под разговоры о подъеме с колен и рокировке с Д.А. Медведевым разворачивается второй этап (удержание и консервация, перетекающие в изоляцию и застой). С псевдосоветскими играми в геополитическое могущество на фоне растущих цен на нефть. Отчетливые признаки увядания начинают проявляться в 2013–2014 гг., когда дала сбой операция по коррупционному вовлечению Януковича в Таможенный и Евразийский союзы. С 2016 г. (слабые результаты выборов в Госдуму) нисходящая тенденция на фоне экономического спада уже бьет в глаза. Стилистика, аргументация, базовые очевидности режима вызывают сначала безучастную, а со временем все более раздраженную реакцию. Идеология чахнет, а вместе с ней идеократия. По-видимому, полный цикл со всеми тремя стадиями уложится в 20–30 лет — время смены одного поколения. В три раза быстрее, чем СССР.

Собственно, по сравнению со сталинским образцом постсоветская идеологическая труба с самого начала была пониже и дым пожиже. Вранье скорее обиженное, чем победоносное. Не наступательное, а оборонительное. Не роскошная экспансия, а скромная автаркия. Не трогайте наш Русский мир! Не заходите на нашу Каноническую территорию! Уберите ваш Эпистемологический колониализм! А то мы это… можем повторить! Вот только очки найдем и тапочки под диваном. Неуловимо напоминает старческую немощь князя Жевахова.

Синодальный князь, в отличие от молчаливого Сталина, жарко и многословно рассуждает о полезности и необходимости карательных мер со стороны батюшки-царя и горюет, что в то нелегкое время никто не пожелал взять на себя целительные функции палача. И правда, дореволюционная Россия — по крайней мере, ее элита — была уже слишком европеизирована для подобного стиля действий. Чтобы воплотить княжеские мечты (понятно, вывернув их наизнанку и возведя в квадрат, если не в куб), большевикам пришлось несколько лет выравнивать страну с помощью серпа и молота. И у них получилось! Начали с упрощения взгляда на мир, закончили массовым террором. И все равно хватило лишь на 70 с небольшим лет. Хотя мало никому не показалось.

Суетность кн. Жевахова выглядит откровенно жалко на фоне простой как правда, величественной, весомой и зримой лжи советских вождей. Описывая кадровый и национальный состав ЧК под руководством Ф.Э. Дзержинского (который у него «человек-зверь поляк» — именно так, без запятой, — а сама «Чека» по-еврейски звучит как «бойня для скота»), князь, в ветхозаветной традиции, не жалеет красок. Несколько наивно, как и в случае со св. Макарием, полагая, что агиографическую кашу маслом не испортишь:

Ну евреи же, известное дело. Тем более с поляком во главе. Смешивали кровь с шампанским и пили… В послереволюционной Москве их было более половины населения… Таковы исторические «цифры и факты» в руках князя. Эта его избыточная инфернальность наравне с «надежными свидетельствами» о слое человеческих мозгов толщиной в аршин (71 см в современной метрике) в помещении киевского ЧК или о неком чекисте Панкратове из Тифлиса, который «убивал ежедневно около тысячи человек», сослужили дурную службу более добросовестным хроникерам большевистского террора — таким, как С.П. Мельгунов. Чтобы усомниться в сообщениях кн. Жевахова, зарубежному читателю вовсе не обязательно было находиться под контролем «жидовской печати» (чем объясняет неуспех своих ламентаций сам автор), достаточно было просто иметь голову на плечах.

Суховатые и подчеркнуто конкретные выступления тов. Сталина на этом безумном фоне смотрелись (и смотрятся!) куда убедительней. Нужды нет, что цифры дутые, а «факты» вымышлены пуще княжеских, — ты поди-ка проверь. А звучит не в пример весомей! Сталин просто был на порядок сильнее как доминантная личность. Предусмотрительнее, последовательнее и тотальнее. С его эпическими цифрами нам предстоит разбираться еще долго.

Для агиографии естественно сужение источниковедческой базы. Для исторической науки оно противоестественно. При зрелом сталинизме (после очистительного вихря в рядах партийных историков) из печати вообще исчезают любые не согласованные в Главлите факты, даты и документы досоветского и тем более советского прошлого. Заметно падает общее число исторических исследований, что дико для нормально развивающегося общества. Авторы учебников по истории КПСС опираются на малое число отредактированных на самом верху канонических текстов, которые можно перечесть по пальцам. Зато в одном только 1947 г. книга «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография» была издана тиражом в 1 млн экземпляров. Плюс еще 3 млн исправленного и дополненного второго издания (подписано в печать в декабре 1947 г.). Итого по книжке на каждые 50 человек, считая старцев, младенцев и малограмотных.

Желчный епископ Варнава, опираясь на данные советской прессы (других данных у него в Киеве 1953 г. не было), пишет:

Не забывая в другом месте (с. 226) напомнить, что новые издания того же Энгельса исправлялись и приспосабливались под актуальные на тот момент требования «генеральной линии партии». Так что «идеологически ошибочные» положения классика марксизма (в частности, о неполноте формального знания в «Анти-Дюринге») аккуратно изъяты в изданиях после 1948 г., хотя сохранились в изданиях до 1928 г.

Собственно, и это не новость: точно так же Сталин поступал с текстами Ленина, смело вырезая из них то, что мешает ему удерживать власть (многострадальное «Письмо к Съезду» или переписку с Троцким), и добавляя то, что помогает (палаческие распоряжения Ильича против крестьян впервые опубликованы только в 1931 г., когда Сталину потребовалось идейное обоснование для насильственной коллективизации). Интересен не сам по себе факт непринужденной фальсификации «классиков», которые у него послушно трудятся идеологической подпоркой, а деградация социокультурной среды, которая не смеет заметить явного произвола и в то же время готова взорваться из-за такого, в общем-то, пустяка, как личная точка зрения тов. Ленина на управленческие таланты тов. Сталина. Слово умершего вождя стало сверхзначимым в их замкнутом социокультурном мирке, который к тому времени уже сумел навязать себя народу в качестве эксклюзивного источника веры. Иначе к чему бы многослойные интриги и страсти, разоблачения и контрразоблачения вокруг ерундового «Письма»?